Джон Ронсон - Итак, вас публично опозорили [Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей] [litres]

И вот они выросли, и – «вся жестокость оказалась попыткой человека вытеснить стыд самооценкой» – начали убивать людей. Один из заключенных сказал: «“Вы не поверите, сколько уважения чувствуешь, когда твой пистолет направлен в лицо какого-то левого чувака”. Для людей, которые всю жизнь прожили на диете из презрения и пренебрежения, соблазн снискать моментальное уважение куда более значим, чем цена за него – попадание в тюрьму или даже смерть».

А когда их сажали в тюрьму, все только ухудшалось. В Уолпол – в 1970-х в этой тюрьме чаще прочих вспыхивали бунты – надзиратели намеренно затапливали камеры и помещали в еду заключенных насекомых. Они заставляли заключенных лежать лицом в пол перед принятием пищи. Иногда они говорили заключенным, что к ним пришел посетитель. К ним практически никогда никто не приходил, так что это была очень воодушевляющая новость. А потом они говорили, что никаких посетителей нет и это просто шутка. Ну и так далее.

– Они считали, что такие методы заставят их быть более послушными, – сказал мне Гиллиган. – Но все было ровно наоборот. Они порождали насилие.

– И буквально каждый убийца сказал вам это? – спросил я. – Что именно чувство стыда привело их к таким деяниям?

– Меня потрясло то, насколько это повсеместное явление, – ответил он. – На протяжении десятилетий.

– А что с тем сутенером из Бостона? Какая у него история?

– Его мать считала, что он одержим дьяволом, так что проводила разные ритуалы вуду и изгоняла бесов в абсолютно темном подвале, а он до смерти боялся. Мог обкакаться. Разумеется, ни в каком нормальном понимании его не любили. Его мать внушила ему негативную идентичность, будто у него внутри сам Сатана, и он вел себя соответствующе. – Гиллиган сделал паузу. – Некоторым из них понадобилось какое-то время, чтобы признаться мне. Стыдно признавать, что ты чувствуешь стыд. Вот, кстати, мы используем слово «чувствовать». «Чувство» стыда. Я думаю, что это неподходящее слово.

Возможно, это несколько парадоксально – относиться к стыду как к «чувству», ибо несмотря на то, что стыд изначально причиняет боль, со временем он ведет к приглушению любых чувств. Стыд, как и холод, – это, по сути, отсутствие тепла. И когда он достигает подавляющих уровней интенсивности, стыд, как и холод, ощущается как онемение и апатия. [В Аду по Данте] самый нижний круг – это область не пламени, а льда, абсолютного холода.

– И наконец до меня дошло, – сказал Гиллиган. – Наш язык сам нам подсказывает. Одно из слов, что мы используем при описании невероятного стыда – это «омертвение». «Я омертвел».

«Их тела пусты или набиты соломой, а не плотью и кровью, что вместо нервов и вен у них веревки или шнуры».

Когда Гиллиган сказал это в нашем с ним разговоре, мне вспомнился один момент из его аннигиляции. Когда Джона стоял перед гигантским экраном с выведенной на него лентой Твиттера и пытался извиниться. Казалось, что ему безумно неуютно, что он из того типа людей, которых невероятно смущает публичное выражение эмоций.

– Надеюсь, что, рассказывая своей маленькой дочке ту же историю, что я только что рассказал вам, я буду лучшим человеком…

«Как писатель он навсегда запятнал себя» , – гласили ответные твиты. – «Он не доказал, что способен испытывать чувство стыда». «Джона Лерер – чертов социопат».

Позднее, когда мы с Джоной обсуждали этот эпизод, он сказал мне, что ему пришлось «щелкнуть эмоциональным выключателем где-то внутри себя. Думаю, мне нужно было закрыться».

У Джоны был дом на Голливудских холмах и жена, которая его любила. Его самооценки хватило бы, чтобы прорваться. Но думаю, что, стоя перед той гигантской лентой Твиттера, он на мгновение ощутил то же омертвение, которое описывали заключенные в беседах с Гиллиганом. Я тоже его ощущал. И я точно знаю, что Джона и Гиллиган подразумевали, говоря о «закрытии»: момент, когда боль перетекает в онемение.

Джеймс Гиллиган жил выдающейся жизнью. Президент Клинтон и генсек ООН Кофи Аннан назначили его членом консультативных групп, занимающихся вопросами насилия. В фильме Мартина Скорсезе «Остров проклятых» он стал прототипом персонажа Бена Кингсли. Но несмотря на все его заслуги, я вышел из его квартиры с мыслью, что он не считает работу всей своей жизни успешной. В его жизни был момент, когда он мог кардинально изменить то, как США обращаются с преступниками. Но этого не случилось.

И на то есть причина. На протяжении 1980-х годов Гиллиган ввел в тюрьмах Массачусетса серию экспериментальных терапевтических сообществ. Ничего особенно радикального. В них просто «относились к заключенным с уважением», сказал мне Гиллиган, «людям давали шанс поделиться своими обидами, надеждами, желаниями и страхами». Основной идеей было создание атмосферы, в которой стыд полностью искоренен. «У нас был один психиатр, который называл заключенных подонками. Я сказал ему, что никогда больше не хочу его видеть. Это не просто не помогает нашим пациентам, это опасно для нас самих». Поначалу тюремщики с подозрением отнеслись к этой идее, «но в итоге некоторые начали завидовать заключенным», сказал Гиллиган. По его словам, «многим из них также требовалась психиатрическая помощь. Это ребята с не самой высокой зарплатой и с не самым хорошим образованием. Мы договорились, и некоторые из них также прошли лечение у психиатра. Они стали не так вызывающе себя вести и меньше демонстрировать свою власть. И уровень жестокости невероятно снизился».

Даже в безнадежных, казалось бы, случаях наблюдались изменения. Даже в случае с тем сутенером из Бостона.

– Когда он присоединился к программе, он познакомился с восемнадцатилетним парнем, отстающим в развитии. Мальчик практически не мог завязать собственные шнурки. И тот взял его под опеку. Начал защищать его. Отводил его в столовую и обратно. Следил за тем, чтобы другие заключенные его не обижали. И я думал: «Слава богу. Может, он вернет себе свою человечность». Я сказал сотрудникам: «Не лезьте к ним». Их взаимоотношения крепли, и теперь у него есть своя жизнь. За двадцать пять лет он и волоска не тронул на чужой голове. Он ведет себя как нормальный человек. Он никуда не денется, с ним не настолько все хорошо, чтобы вернуться в общество. Но он этого и не захочет. Он знает, что не справится. Ему не хватит психологических ресурсов, не хватит самоконтроля. Но он вернул себе столько человечности, сколько я не считал возможным. Он работает в психиатрической лечебнице при тюрьме. Приносит пользу другим людям. И когда я приезжаю с визитом, он улыбается и говорит: «Здравствуйте, мистер Гиллиган. Как дела?» – Гиллиган сделал паузу. – Я мог бы рассказать вам сотни аналогичных историй. Нам попадались люди, которые так бились головой о стену, что ослепли.