Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Подводя итоги, на данном этапе у нас имеются не только все философские, но и строго научные основания для парадоксальной истины. Достижение целей и удовлетворение потребностей не делает человека счастливее. Вернее, лишь немного и ненадолго, после чего вы возвращаетесь либо в исходную точку, либо в непосредственную близость к ней. Вы можете купаться в роскоши, получить пять Нобелевских премий и десять золотых медалей на Олимпиаде, найти свою вторую половинку, возглавить мировое правительство и стать спасителем цивилизации. Это даже близко не является гарантией душевного покоя и счастья, как убедительно демонстрирует личный опыт «достигателей» всех эпох и народов. На их лицах вы обнаружите ничуть не больше блаженства, чем на любых других, а нередко и куда меньше, особенно, если копнуть поглубже.

Борьба за счастье начинается совсем в иной сфере, на фронте борьбы со страданием, от чего зависят девять десятых итогового результата. Для этого мы должны путем умственного усилия выпрямить сами генерирующие страдание искажения, увидеть истинную ценность и природу объектов желания и познать свой настоящий миг. В противном случае система будет самовосстанавливаться, обращая лишь минимальное внимание на все наши потери и приобретения и извечную суету по их поводу. Только когда мы добились на этом фронте каких-то успехов, начинает иметь первостепенный смысл сосредоточение и на второй, положительной части. Глубочайший восточный автор и настоящий мастер слова Хун Цзычен писал об этом так:

«Если воду не мутить, она сама по себе отстоится. Если зеркало не пачкать, оно само по себе будет отражать свет. Человеческое сердце нельзя своей волей сделать чистым. Устраните то, что его загрязняет, и его чистота сама по себе проявится. Радость не нужно искать вовне себя. Устраните то, что доставляет вам беспокойство, и радость сама собой воцарится в вашей душе» [4].

Обсуждаемые здесь проблемы важны и фундаментальны, а потому не могли выпасть из внимания мыслителей человечества. Философские традиции Востока и Запада сформулировали две противоположные стратегии их решения, и попытка движения вперед без их критического анализа была бы невежественной и обречённой. В случае восточной традиции наиболее ярким и концентрированным воплощением ее подхода к темам желания, страдания и счастья является буддизм. Из всех заметных учений Востока лишь в нем они выходят на первый план осмысления и одновременно отличаются несравненной глубиной проработки. С другой стороны, три ключевых этических принципа буддизма характерны для восточной традиции в целом и для Азии в особенности. Они дают о ней хорошее общее представление, поэтому именно от фигуры Будды мы и оттолкнемся в последующем разборе.

Однажды Будда вышел перед собравшейся толпой монахов и мирян и молча занял приготовленное для него место. Все полагали, что он будет проповедовать свое учение – Дхарму, но тот не произносил ни слова. Минута тянулась за минутой, люди замерли в почтительном ожидании, и тогда Будда поднял с земли цветок и показал народу. Вновь недоуменное молчание продолжилось и уже грозило затянуться, как вдруг один из монахов – Махакашьяпа – что-то понял. Он последовал примеру Будды, также поднял с земли цветок и улыбнулся, пережив пробуждение и достигнув нирваны. Именно из этой Цветочной проповеди, согласно легенде, и возникает дзен-буддизм, передававшийся с тех пор от сердца к сердцу, от Махакашьяпы через Будду.

Этот мотив повторяется затем во множестве коанов дзен-буддизма – маленьких и часто внешне абсурдных притч, способных приблизить человека к просветлению. В одной из них ученик спрашивает учителя: «Что такое Вселенская Форма Будды?», то есть, грубо говоря, какова истинная природа вещей. Учитель тотчас же отвечает: «Это ограда в дальнем конце сада». Он мог бы ответить и «камень под твоими ногами», «птица, сидящая на дереве», «плывущие по небу облака» или «шум ветра»; в действительности это совсем не важно. Смысл дзенского коана, как и жеста Будды, в том, что именно этот миг есть все подлинно существующее, есть местопребывание истины, а путь к освобождению и счастью пролегает через освоение настоящего и непосредственно данного.

Увы, присутствие здесь и сейчас – вовсе не природная человеческая способность, которую мы по оплошности не применяем, а нечто весьма для нашего ума противоестественное. Первейшая функция последнего – это осмыслять накопленный опыт и создавать вереницы сценариев будущих событий, анализировать, планировать и прогнозировать. Человеческий ум потому – нечастый гость в настоящем. Подобно двуликому Янусу из древнеримской мифологии, он обращен вперед и назад, привык неустанно рыскать в коридорах прошлого и скользить по изгибам грядущего.

Довольно быстро эта привычка становится дурной, перестает приносить эволюционные преимущества, и тогда на первый план выходит оборотная сторона развитого сознания. Оно теряется в тревожных и мрачноватых лабиринтах собственных построений, а наш лихорадочный взгляд оказывается роковым образом прикован к тому единственному механизму, что порождает страдание – к экзистенциальному разрыву, различию между планками «я имею» и «я хочу». Перед нами непрестанно проносятся видения того, чего у нас уже нет, того, чего у нас еще нет, того, что мы можем получить или чего лишиться. Мы проигрываем в голове симуляции возможных событийных поворотов, созерцаем собственную неудовлетворённость и получаем стабильный приток отрицательных переживаний, ибо все это выстраивается вокруг напряжения между «имею» и «хочу».

Восточную традицию пронизывает понимание, что стоит человеку глубже войти в поток настоящего, как с его плеч спадает этот огромный груз. Ум удаляется от наблюдения за тем, чего нам будто бы недостает, прекращает пороть себя и освобождается для более благотворных задач. Дело не только в том, что мы тем самым отвлекаемся от чрезмерно затянувших нас химер. Мы одновременно замечаем, как рассеивается аберрация близости – когнитивное искажение, обесценивающее все достигнутое и знакомое в противовес тому, чего у нас еще нет или уже нет. То, что было умалено рвущимся вперед или назад сознанием, постепенно возвращает себе свою подлинную ценность. Разрыв между «я имею» и «я хочу», искусственным образом преувеличенный, сокращается, ибо мы понимаем, сколь богаче и полнее непосредственно данное здесь и сейчас, чем нам казалось.

Пребывание в потоке означает смещение точки отсчета с результата на сам процесс, и это кардинально меняет мироощущение. Привязка психической жизни к результату означает, что мы испытываем короткие всплески радости, когда нам что-то удается, и экзистенциальный разрыв смыкается. Если мы терпим неудачу или предвосхищаем ее, то растяжение провоцирует заряд негативных эмоций. Все остальное время мы пребываем в тусклом пространстве между этими состояниями, прикованные своим вниманием к объектам желания. Активная вовлеченность в процесс, с другой стороны, и восприятие его не как средства, а как самой цели приводит к тому, что дистанция между «я хочу» и «я имею» удерживается в сомкнутом состоянии постоянно, а не на мгновение. Предположим, вы сели выпить чаю. Если для вас это промежуточный этап, чтобы вернуться к работе, а работа есть временная и неприятная остановка на пути к дому, а читая книгу вы думаете о десятке других вещей, то бо́льшая часть жизни превращается в тревожное забегание вперед, где награда редка и непродолжительна. Напротив, переживание мгновения вне непосредственной связи с его результатами становится источником постоянного счастья и повышает продуктивность за счет большей включенности.