Анна Кирьянова - Уютные люди. Истории, от которых на душе тепло

Он вырастет, ребенок. И запомнит эту клубнику; очевидно, это постоянно происходит между мамой и сыновьями. Ванечку несут на руках и осыпают поцелуями его пухлые щеки. А худенький Володя тащится за мамой с ворохом вещей и игрушек. И мама даже не оглядывается, только покрикивает повелительно: «Владимир, шевели ногами быстрее!» Хотя разница в возрасте между детьми невелика. Просто младший ревет басом, когда его ставят на землю и умоляют идти самостоятельно. Думаю, он с удовольствием поехал бы верхом на Владимире.

Так бывает не только в семье. Так бывает и на работе. Симпатичному любимчику отдают чужие клубничины и несут на руках. Да пусть несут! Не в этом дело. Дело в несправедливости, которую даже обезьяны понимают. Когда за выполнение одного и того же задания одним обезьянам давали виноград, а другим – огурец, мартышки с огурцом были грустными и плохо выполняли задание потом. Им обидно было. И людям обидно. Унижение это, вот что это такое.

И не надо удивляться, если Ванечка всю жизнь будет требовать чужие ягоды. А Владимир – не верить в любовь и справедливость…

ее не замечают. И полагают, что делают правильно, хорошо делают, тренируют и воспитывают. Идут быстрым шагом, энергично, не замечая, что близкому тяжело. Он не успевает. Он еле тащится где-то сзади. И его окликают сурово: «Ну, где ты там? Ты отстал, давай скорее!» А он не может скорее. Но все равно идет. Его же зовут. Ждут, нетерпеливо притопывая ногой. И он ускоряет шаг из последних сил. Такая вот прогулка получается.

Это не со зла. Это у одного сил много, а у другого – мало. Он старый, толстый или два инфаркта перенес, как Каплер, муж поэтессы Юлии Друниной. Они вот так гуляли по берегу моря. Она привыкла ходить на войне в марш-броски, она героическая женщина была, фронтовичка. А Каплер, хоть и отсидел в лагере, много чего перенес, – но он еще и два инфаркта перенес. И ему было тяжело идти. Но он шел. Потому что любил. Любовь его заставляла идти, обливаясь по́том…

Ну зачем, зачем мучить другого человека? То, что нам легко и просто, ему, может быть, тяжело. Не каждый может жить в нашем ритме и нести те нагрузки, которые нам кажутся нормальными. И дергать старую собаку за поводок не надо, если она медленно идет. Она не может быстрее. Но ради вас она соберет последние силы и побежит, шатаясь…

Надо щадить близких. Не убивать их такими прогулками и упражнениями. Не нагружать их тяжким грузом, который мы преспокойно несем – а они не могут. Может, ребенок не такой сообразительный, как мы. Может, не такой усидчивый. Может, мужу тяжело на двух работах работать. Ну не может он. Но работает. Потому что мы же работаем на трех. Все это так грустно; и недаром мудрый Чехов написал: «Бог всем разную силу дал». Но про это как-то забывают те, кто привык ходить в марш-броски. И они кричат: «Быстрее! Давай быстрее!»… И другой идет быстрее. Хотя мы же просто живем. Мы просто гуляем по берегу моря. Не война ведь!

…А потом Каплер умер. Не от сердца, от тяжкой болезни. И все волновался, как же его Юлечка будет без него. Каково ей придется? Это же так тяжело – остаться одной. Хотя никто не мешает, не тянет назад, никого ждать не надо. Можно одному гулять по берегу моря в удобном ритме. Так ведь?

Не так. Просто мы иногда не понимаем, как тяжело другому. Он другой. Он делает все, что может, – мы же видим. Лучше идти медленно, но вдвоем, я так думаю.

Тем более жизнь – это долгая прогулка. И никогда не знаешь, насколько хватит собственных сил. Может, скоро и нас начнут ждать и подгонять те, кого мы любим…

И девочку с бантом в красной юбочке. Мама мне говорила, что страшно себя винит – она бывает резка с дочерью. Даже кричит иногда. Не на дочь, а просто кричит: «Боже мой! Дайте мне минуту покоя!» Еще и всуе Бога поминает. Она плохая мать и плохой человек! Она работает с утра до вечера, программист она, много работы и из дома. Но это ее не оправдывает! Ей надо сдаться в психбольницу, или она уже не знает, что делать!

Пока мы разговаривали, в комнату заходила девочка с бантом. Лет восьми. Не младенец. Несмотря на мамины жалобные просьбы подождать пятнадцать минут. Девочка говорила тонким голоском:

– Мама, можно я возьму грушу?

Мама разрешала немедленно и подвигала блюдо с фруктами. Девочка брала грушу, благодарила и уходила. А ровно через две минуты заходила снова. И говорила:

– Мама, груша невкусная. Можно, я возьму апельсин?

Вежливо так. Тоненьким голоском. Брала апельсин, благодарила и уходила. Но не успевала мама как следует себя обвинить, как девочка заходила и невинным голоском говорила:

– Мама, я хочу сока. Можно мне налить сока из холодильника?

Мама разрешала. А девочка с бантом приходила снова и спрашивала, прошло ли уже пятнадцать минут. И можно ли включить мультики пока?

Знаете, на губах девочки была такая улыбочка… Мама не видела. Девочка улыбалась тайком. И спрашивала, можно ли взять грушу. Вдруг эта груша лучше, чем та?

Может, вы скажете, что девочке не хватало внимания. И она это внимание таким образом получала. Доводила маму до истерики. Как Карлсон изводил Фрекен Бок.

Вполне эта девочка понимала, что делает. Отлично понимала. Нащупала слабое место и продолжала свою игру.

Можно было взять ее мягко за плечи и отвести в ее комнату. Но это насилие. Можно было резко велеть уйти. Но это насилие! Можно было убедительно поговорить. Но эта мама часами убедительно разговаривала с девочкой. А девочка плакала и отвечала, что она же просто спросила. Она же ничего плохого не делала!

Бедная мама. Я с детьми не работаю. Я только маме сказала, что такое трудно вынести, понимаю. Проблема есть. И надо ее решать с детским психологом…

А девочка снова зашла и тоненьким голосом еще что-то спросила. Настроение у нее было прекрасным.

– Мама, можно я возьму апельсин? – так мелодично и тоненько…

слегка устать, не выспаться, и он легко говорит: «У меня депрессия!» Хотя это просто плохое настроение. И стоит обстоятельствам измениться – плохое настроение пройдет. От «депрессии» и следа не останется.

Плохое настроение – это, знаете ли, роскошь. Тонкое душевное переживание, не всем доступное. Моя мама-свекровь осталась сиротой в 11 лет. Отца на фронте убили, а потом мать умерла. Мама училась в четвертом классе, отлично училась. Но пришлось идти работать в колхоз, был 1946 год. Работали все поголовно.

Мама работала. Неописуемая это была работа. Но ее пытливый ум занимала фраза, которую сказала одна богатая девочка. Девочка осталась в школе, а фраза – с мамой. «У меня плохое настроение!», – вот что сказала девочка. Обрубая сучья у поваленных деревьев, маленькая мама размышляла о том, что такое «плохое настроение». Очень хочется есть. Вкусной редьки с уксусом или кусочек хлеба, а к нему ложку постного маслица. Лакомств вот этих хочется. Но можно и мерзлой картошки, тоже вкусно. Это голод, это не настроение. Или вот ноги обморозились в рваных лаптях – это же тоже не плохое настроение? Это боль. Или пьяный мужик дал затрещину, чтоб сирота не вертелась под ногами. Это плохое настроение сделалось или голова гудит и слезы катятся?