Адам Грант - План Б: Как пережить несчастье, собраться с силами и снова ощутить радость жизни

Я получала электронные письма от друзей, которые предлагали мне приехать в их город, чтобы выступить на каком-нибудь событии, и не задумывались о том, что такое путешествие сейчас может оказаться для меня слишком сложным. Ах, это всего на один вечер? Да, я только узнаю, сможет ли Дэйв воскреснуть и уложить детей спать. Я натыкалась в парке на знакомых, которые говорили со мной о погоде. Да, погода нынче так себе, весь этот дождь и смерть…

До завтрака с Джеффом я не понимала, что тоже порой бываю другом, который избегает болезненных тем. Я не могла прямо спросить у него о его состоянии не потому, что мне было все равно, а потому, что боялась расстроить его. Потеряв Дэйва, я поняла, как это нелепо. Я же не могла напомнить Джеффу, что он живет с рассеянным склерозом. Он прекрасно помнил об этом каждую минуту каждого дня своей жизни.

Даже люди, пережившие самые страшные страдания, часто хотят говорить о них. У моей мамы есть близкая подруга Мерль Саферстейн, которая раньше работала директором по образовательной работе Архивного и образовательного центра холокоста в Южной Флориде. Она встречалась с более чем пятьюстами выжившими и помнит только одного отказавшегося от откровенного разговора. «По моему опыту, такие люди хотят иметь возможность рассказать о пережитом другим и не желают быть отверженными потому, что перенесли нечто непредставимое», – говорит Мерль. И все равно люди опасаются задавать вопросы, думая, что могут разбередить старые раны. Чтобы простимулировать общение, Мерль инициировала в школах и колледжах программы, в ходе которых пережившие холокост могли встречаться с учениками и студентами. Она заметила: когда у молодых людей появлялся шанс поговорить на эту тему, вопросы начинали буквально сыпаться из них. «Мне доводилось слышать самые разные вопросы: "Что вы ели в концлагере?", "Вы еще верите в Бога?". Девушки часто спрашивают: "У вас продолжались месячные? А что вы делали, когда они наступали?" Это не личные вопросы. Это человеческие вопросы».

Избегать чувств – это совсем не то, что щадить чувства. Мерль вспоминала, как вместе с младшей двоюродной сестрой была в гостях у пожилой пары, в доме которой на стене висели отпечатки двух пар детских ладоней. Пара рассказывала только об одной своей дочери. Сестру Мерль предупредили заранее, чтобы она не упоминала о второй, которая умерла, потому что это могло бы расстроить пару. Но Мерль не слышала этого предупреждения и спросила о других отпечатках. Ее сестра ужаснулась, но родители с большой теплотой и подробно стали говорить о своей умершей дочери. «Они хотели, чтобы ее вспоминали», – сказала Мерль.

Родители, пережившие самую страшную из возможных потерь, часто делятся своими чувствами. После того как девятилетний сын писателя Митча Кармоди умер от опухоли мозга, Митч говорил: «Наш ребенок умирает снова, если никто не произносит его имени». Поэтому Compassionate Friends («Сочувствующие друзья»), одна из самых крупных организаций в США, объединяющая тех, кто пережил такую потерю, помогает семьям чаще и откровеннее говорить об умерших детях.

Избегание печальных и тревожных тем встречается настолько часто, что получило свое название. Психологи уже давно придумали термин «эффект мумии», описывающий людей, которые не желают делиться плохими новостями. Доктора не хотят говорить пациентам, что их прогнозы не радужны. Менеджеры всячески оттягивают момент, когда нужно сообщить людям об увольнении. Моя коллега Максин Уильямс, отвечающая в Facebook за политику мультикультурализма и недискриминации, сказала мне, что, по ее мнению, у многих людей «эффект мумии» проявляется в отношении расы. «Даже если полицейский убивает безоружного черного, когда тот лезет в карман, чтобы показать ему права, белые, видевшие эту новость, живущие по соседству, сидящие рядом с нами на работе, зачастую ничего об этом не говорят. Для жертв расизма так же, как для жертв личных трагедий, молчание мучительно. Когда нам больно, нам нужно знать две вещи: что чувства, которые мы испытываем, нормальны и что нас есть кому поддержать. Ведя себя по отношению к страдающим людям так, будто ничего не случилось, мы лишаем их этого».

Храня молчание, мы часто оставляем в изоляции родных, друзей и коллег. Даже в обычных обстоятельствах остаться наедине со своими мыслями бывает не очень приятно. В одном эксперименте людям предложили на выбор болезненный удар током или сидение в одиночестве в течение пятнадцати минут. Четверть женщин и две трети мужчин выбрали первое. Молчание может усилить страдания. Сначала я могла говорить о Дэйве только с узким кругом родных и друзей. Некоторые из прочих моих знакомых и коллег помогли мне раскрыться; психологи так и называют их – «вскрыватели». В отличие от «никогда-не-задающих-вопросы» друзей вскрыватели задают много вопросов и выслушивают вас, не судя. Они с удовольствием узнают что-то о людях и чувствуют связь с ними. Они могут быть очень важны и нужны в критические моменты, особенно тем, кому в обычной жизни свойственна скрытность.

Раньше я никогда не думала, что у меня могут быть проблемы с откровенностью. Среди моих близких друзей я всегда была тем человеком, который хочет обсудить все. Он тебе нравится? Он хорошо целуется? (Не всегда в этом порядке.) На работе я всегда требую обратной связи, мне нужно знать мнение других – до тех пор, пока они не высказывают мнения, что я слишком часто хочу знать их мнение. Но в горе я не хотела вываливать свои проблемы на окружающих и не могла говорить о Дэйве, если только люди не настаивали на этом.

Вскрыватели – не всегда наши ближайшие друзья. Люди, сами пережившие тяжелые события, часто проявляют больше сочувствия к другим страждущим. Писатель Анна Квиндлен замечает, что своей скорбью делятся «те, кто видит друг у друга похожие раны в душе». Ветераны войн, жертвы насилия и родители, потерявшие детей, одинаково часто говорят о том, что самая ценная поддержка обычно исходит от тех, кто пережил такую же трагедию. Мерль рассказывала мне, что, когда выжившие в холокосте приезжали в Соединенные Штаты, «они чувствовали себя в изоляции, поэтому начинали искать друг друга и общаться. Так образовались клубы выживших. Понять, через что прошли эти люди, могли только те, кто прошел через то же самое».

Я поняла, что это правда. Колин Саммерс, мой лос-анджелесский друг, подошел ко мне на похоронах Дэйва. Но вместо «мои соболезнования» первыми его словами были: «Мой отец умер, когда мне было четыре». «О, прекрасно, – вырвалось у меня; потом я быстро добавила: – Я имела в виду, это ужасно. Но ты стал прекрасным человеком, и это дает надежду моим детям». Мне было очень неловко, но он обнял меня и сказал: «Я понял, что ты имела в виду. И могу тебя заверить: твои дети сильнее, чем ты думаешь». Это был не самый удачный разговор в моей жизни, но это был один из очень немногих моментов в тот страшный день, когда я почувствовала себя хоть чуточку лучше.