Николай Государев - Треугольный человек

Эмоциональное мышление, стремясь к целостной картине мира, часто не в силах совместить желаемое с действительным, чувства с рассудком, убеждения с противоречащими им фактами действительности. Многие из нас познали эти граничащие с умопомешательством переоценки ценностей: от измены любимых до переворотов в общественном сознании. Вспоминает Наташа Рапопорт, дочь известного советского патологоанатома, репрессированного в 1953 году по сфабрикованному делу врачей-убийц: «Я терплю, молчу, но потихоньку схожу с ума. Где правда? Где ложь? Где север? Где юг? Почва уходит у меня из-под ног, я совершенно теряю ориентацию».

Незрелый ум, не подготовленный образованием, не способен охватить бессистемно западающие в память сведения. Как отравленные осколки, ядовитые занозы сидят они в сознании. Недаром говорят в таких случаях о «философской интоксикации» — о вертящихся по замкнутому кругу рассуждениях, напыщенных уродливых умопостроениях, ускользающих концах логических связок. Человек пытается домыслить чувствами то, что не способен назвать точно умом. Вспомните деда Щукаря, толкующего по своим загадочным ассоциациям термины словаря, который он изредка читывал в гостях у Макара Нагульного.

Распространенный источник бредового толкования незрелым умом — Библия. Предоставляю слово В. Солоухину: «В деревнях раньше, при размеренном и несуетливом образе жизни, редко сходили с ума. И если объявлялся один сумасшедший, то о нем знала вся округа. И было известно, что самой частой причиной того, что тот или иной мужик „свихнулся“, „тронулся“, была причина, что он начитался Библии. Конечно, каждый с детства, если не с церковноприходской школы, то от родителей, от церкви знал основные библейские мифы, и они были ему понятны… Но когда мужик начинал читать всю Библию, все подряд книги царств, пятикнижие, второзаконие, Эсфиль, Экклесиаста, то прочитанное им (если вообще он понимал там что-нибудь) никак не накладывалось на его склад ума, образ мышления, образ жизни. Стараясь все же осмыслить „святое писание“, стараясь совместить его с реальной действительностью, мужик перенапрягался, ум у него заходил за разум — готово дело… У Лескова в повести „Однажды“…

— Библии начитался.

— Ишь его, дурака, угораздило!

— Да, начитался от скуки и позабыть не может.

— Экий дурак! Что же теперь с ним сделать?

— Ничего не сделаешь: он уже очень далеко начитан.

— Неужели до самого до Христа дошел?

— Всю, всю прочитал.

— Ну, значит, шабаш».

Эмоциональное мышление бороздит зыбкие границы нормы и патологии, точнее сказать, каждый раз ставит вопрос о расширении границ нормы. Оно ставит вопрос, внутренне присущий развитию, диалектически неизбежный, — кто же в настоящий момент болен: отдельно взятый Мотивационный Человек или общество? Раскрываем газету и читаем: «Марина Приставка сошла с ума. Нет, она не кидалась с топором на прохожих, не пыталась выброситься из окна. Она просто решила добиться справедливости на своем родном предприятии… Потом и. о. начальника цеха заявит: „Она больная — тут все ясно. И с большими странностями: всегда ищет правду, не боится идти на конфликт с начальством…“»

Только творческий Мотивационный Человек может внести смысл в застойную жизнь, бессобытийное течение времени. Хорошо сказано Б. Пастернаком в «Докторе Живаго»: «Теперь фронт наводнен корреспондентами и журналистами… К примеру, у одного (я сам читал) такие сентенции: „Серый день, как вчера. С утра дождь, слякоть. Гляжу в окно на дорогу. По ней бесконечной вереницей тянутся пленные. Везут раненых. Стреляет пушка. Снова стреляет, сегодня, как вчера, завтра, как сегодня, и так каждый день и каждый час…“ …Какая странная претензия требовать от пушки разнообразия! Отчего вместо пушки лучше не удивится он самому себе, изо дня в день стреляющему перечислениями… Как он не понимает, что это он, а не пушка, должен быть новым и не повторяться… что фактов нет, пока человек не внес в них чего-то своего…»

Творчество — разновидность мышления. Ближе к эмоциональному типу мышления искусство, поскольку оперирует чувствами, стенографирует словом, рисунком, нотой процесс переживания. Творческий момент здесь — поиск адекватной формы концентрированного выражения чувств. У Э. Хемингуэя читаем: «Слава богу, теперь рассказы у него получались. …Ему нужно было только постараться вспомнить все точно, как было, и решить, что следует опустить, и тогда оставшееся обретало форму. Потом он мог, регулируя яркость световых лучей, как в фотокамере, высветить и усилить детали так, чтобы чувствовался зной и было видно, как поднимается над землею марево. Он знал, что теперь это у него получается».

Говорят, мысль изреченная есть ложь. Это так для тех, кто мыслит языком художественных образов и не находит достойной сильным чувствам формы выражения. Все дело в соразмерности чувств изобразительным средствам. Степень таланта — и плавильная мощь переживаний, и мастерство чеканки этого сплава.

В каждом новом произведении художник материализует какую-то часть своей души, познает в нем себя. Творчество — это осмысление жизни в самом процессе творчества — не до, не после него. Художник целостен, цементируемый только творчеством. «Работа помогала ему собраться, обрести некий внутренний стержень, который нельзя ни расщепить, ни расколоть, ни повредить. Он это знал, в этом и была его сила, потому что во всем остальном с ним можно было делать что угодно». Приведенные цитаты, иллюстрирующие творческий процесс в искусстве, взяты мною из близкого к автобиографическому романа Эрнеста Хемингуэя «Райский сад».

Кризис юношеского творчества как способа познания себя, жизни наступает, когда продукт творчества не находит обратной связи в окружающих — их понимания, признания, что обессмысливает жизнь творца. «Вот я: молодая, красивая двадцатидвухлетняя особа с незаконченным высшим образованием, но законченная дура. У меня двойной перелом сознания, оно болит, как нога в гипсе. С тех пор, как я научилась думать, чувствовать, понимать, я испытываю одну только боль. Кто сказал, что мир нужно пропускать сквозь себя, как через фильтр? К счастью, научилась жить и другой жизнью. Рождаются в воображении немыслимые образы и сюжеты. Мне снятся мои фантастические герои и стихи. Все это лежит мертвой грудой исписанной бумаги. Я сплю наяву, я вижу не то, что происходит на самом деле… Но это никогда никому не понадобится: мир, куда я убегаю от своей скучной и нервной работы, от одиночества, от тоски. Я знаю, что стихи мои бездарны, что мысль моя — скользкая медуза, противная и сопливая. Я ничего не знаю о самой себе, даже имя мое мне кажется чужим и ненужным». (Письмо в редакцию газеты.)