Николай Государев - Треугольный человек

Затянувшийся кризис юношеского творчества — проследим его перипетии. Потребностная психологическая активность, характерная для периода детства, зиждется на подсознании, ощущениях. Детство — чисто экстравертированное бытие здесь-и-теперь, слитность с окружающим миром. Ощущения соединяют. Разум постепенно, в ходе обучения ребенка, расчленяет это неделимое прежде единство словом, понятием, знанием. Образовавшийся разрыв между ощущениями и разумом заполняют эмоции, призванные воссоединить мир в непротиворечивую картину восприятия, если ощущения и слова, долженствующие назвать эти ощущения, определить их смысл, не совмещаются. Юрий Нагибин: «…сокровенное должно находиться в тебе в аморфном виде… в собственном тайнознании для тебя все расшифровано и названо без помощи слов». У Андрея Битова я встретил удивительный образ подсознательных ощущений: «Были они как глубоководные рыбы: под давлением времени, в полной темноте, в замкнутой системе самообеспечения, со своим фосфором и электричеством, со своим внутренним давлением». Когда эти глубинные рыбины начинают шевеление, приходят в движение, человек ощущает немой восторг или тревогу, страстное желание извлечь их на свет божий, рассмотреть, пощупать, назвать… Включается в работу сверхсознание, которое ловит ощущение на эмоциональную ассоциацию, метафору, художественный образ.

Переход из детства в отрочество, в широком смысле, — смена сенсомоторного способа деятельности, основанного на ощущении, подсознании, эмоциональным способом в связи с необходимостью социального самоутверждения при выходе в относительно самостоятельную жизнь, но пока без опыта и знаний, недостаток которых заполняют эмоции. Потеряна детская непосредственность, когда все, что поступает извне, тут же переводится в движение, действие, смех, слезы. Из детства, не омраченного чрезвычайными обстоятельствами, человек выносит впечатления непротиворечивости, чистоты, беззаботности и… накопленные в подсознании ощущения, не осмысленные до поры детским умом.

Но осадок детских ощущений нерастворим в незрелых чувствах отрока. Их хватает только на идеализацию прошлого как воспоминания о светлом периоде жизни. Их недостаточно для исследования истоков своей индивидуальности. Ее первоначальный облик так и остается сокрытым в темных глубинах бессознательного.

Неуспех в обществе сверстников толкает подростка уйти в себя, в мир книг и фантазий. Избегая реальности, умиляясь прошлым и выдумывая будущее, он попадает в ловушку инфантильности. Прорваться же к своей индивидуальности, к смыслу жизни (в том числе пробуя себя в искусстве) можно, лишь испытывая и держа ее удары, а не уклоняясь от них.

Другой механизм подросткового сверхсознания — сублимация — переход энергии неудовлетворенной потребности в энергию социальных устремлений. Отрочество — период полового созревания, что связано с актуализацией потребности быть лидером, нравиться, преодолевать комплекс подростковой неполноценности. Это возраст любви, а любовь, как справедливо считает психолог Ю. Рюриков, — это талант: «…любовь обостряет пять телесных чувств человека — зрение, слух, вкус, обоняние, осязание. Она пропитывает своей энергией весь организм человека, включает все его тайные резервы — и придает всем его ощущениям детскую звонкость и силу. Все пять наших чувств как бы становятся талантливыми — такой поворот совершает любовь в нервных и биологических механизмах нашей психики». Любовь — творческий процесс идеализации.

Подросток чаще влюбляется несчастливо, без взаимности. Кризис любви порождает (через психологическую защиту переживанием) месть — стремление влюбить в себя. Познание безответной любви, полной подчиненности чужой воле, вызывает страх зависимости, потери самоконтроля и мотивационную реакцию испытать могущество власти над зависимым от тебя человеком. Одаренность любить через кризис отвергнутой юношеской любви переходит в садистский мотив влюблять в себя. Поклонение человеку переходит в поклонение карьере, успеху, как средству вызвать поклонение себе.

Поджидает Мотивационного Человека кризисный период отрочества и у другого края его жизни, ближе к старости, когда приходит пора подводить какие-то итоги: для чего живешь, так ли жил. Приходит пора сомнений: отречься от себя — прошлого — или оправдать себя, сохранить прежние ценностные ориентации или пересмотреть их.

Пренебрежение общества, по той или иной причине, к сути человека, которую он пытается выразить творчеством, — одна из распространенных причин мотивационного кризиса зрелого творчества.

Писателя, героя повести Стругацких «Хромая судьба», мучили сомнения: «Никогда при жизни моей не будет это опубликовано, потому что не вижу я на своем горизонте ни единого издателя, которому можно было бы втолковать, что видения мои являют ценность хотя бы для десятка человек в мире, кроме меня самого… кто сейчас в десятимиллионной Москве, проснувшись, вспомнил о Толстом Эль Эн? Кроме разве школьников, не приготовивших урока по „Войне и миру“… Потрясатель душ. Владыка умов. Зеркало русской революции. Может, и побежал он из Ясной Поляны потому именно, что пришла ему в конце жизни вот эта такая простенькая и такая мертвящая мысль. А ведь он был верующий человек… Ему было легче, гораздо легче. Мы-то знаем твердо: нет ничего ДО и нет ничего ПОСЛЕ… Между двумя НИЧТО проскакивает слабенькая искра, вот и все наше существование. И нет ни наград нам, ни возмездий в предстоящем НИЧТО, и нет никакой надежды, что искорка эта когда-то и где-то проскочит снова. И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что один действительно угасает бесследно, а другой зажигает гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если хочешь ты, чтобы жизнь твоя имела смысл. И так велика и мощна эйфория молодости, что простенькая приманка эта действует безотказно на каждого юнца, если он вообще задумывается над такими предметами, и только перевалив через некую вершину, пустившись неудержимо под уклон, человек начинает понимать, что все это — лишь слова, бессмысленные слова поддержки и утешения, с которыми обращаются к соседям, потерявшим почву под ногами. А в действительности, построил ты единую теорию поля или построил дачу из ворованного материала — к делу это не относится, ибо есть лишь НИЧТО ДО и НИЧТО ПОСЛЕ, и жизнь твоя имеет смысл лишь до тех пор, пока ты не осознал это до конца». Силу же выстоять дает ему в переживании противоборствующая мысль, вкладываемая Стругацкими в уста Михаила Булгакова, реального писателя-мученика: «Вот вы пришли ко мне за советом и за сочувствием. Ко мне, к единственному, как вам кажется, человеку, который может дать вам совет и выразить искреннее сочувствие… Не хотите вы понять, что вижу я сейчас перед собой только лишь потного и нездорового раскрасневшегося человека с вялым ртом и с коронарами, сжавшимися до опасного предела, человека пожилого и потрепанного, не слишком умного и совсем немудрого, отягченного стыдными воспоминаниями и тщательно подавляемым страхом физического исчезновения. Ни сочувствия этот человек не вызывает, ни желания давать ему советы… Разумеется, людям свойственно ожидать награды за труды свои и за муки, и в общем-то это справедливо, но есть исключения: не бывает и не может быть награды за муку творческую. Мука эта сама заключает в себе награду. Поэтому не ждите вы для себя ни света, ни покоя». Мы знаем, что кризис художника, вызванный социальным вето, наложенным на его творчество, преодолим. Тот же Михаил Булгаков продолжал писать, несмотря ни на что. Его лучшее произведение «Мастер и Маргарита», десятилетия ждавшее своего часа, будучи опубликованным, произвело взрыв в общественном сознании.