Кристина Гросс-Ло - Путь. Чему нужно научиться у древних китайских философов [litres]

К этому моменту вы уже наверняка поняли, что сознающий разум загоняет нас в ловушку, цепляясь за произвольные, бесполезные и сбивающие с толку категории, как показано в примере с обезьянами. Разница между «три утром и четыре вечером» и противоположным вариантом только в том, как мы их воспринимаем.

Кардинальное смещение ракурса позволяет нам взглянуть на мир так, как учит «Чжуан-цзы». Ради этого общепринятые понятия зачастую переворачиваются. В одной притче калека, чтобы не умереть с голоду, всю жизнь просит подаяния. Он выглядит жалким, однако доживает до глубокой старости, тогда как других в молодом возрасте забирают на войну. Кому тут больше повезло?

Наш сознающий разум имеет свойство фокусироваться на том, что «должно быть», – то есть том, что кажется правильным. Мы думаем, что знаем, что красиво, что величественно, что добродетельно и что полезно. Но сознаем ли мы, насколько условны понятия и ценности, на которые мы опираемся?

Если человек переночует на сырой земле, у него заболит поясница и отнимется полтела. А вот случится ли такое с рыбой? Если человек поселится на дереве, он будет дрожать от страха, а вот так ли будет чувствовать себя обезьяна? Кто же из этих троих знает, где лучше жить? Люди едят мясо домашних животных, олени едят траву, сороконожки лакомятся червячками, а совы охотятся за мышами. Кому из этих четырех ведом истинный вкус пищи? Обезьяны брачуются с обезьянами, олени с оленями, рыбы с рыбами. Маоцзян и Сиши слыли первыми красавицами среди людей, но рыбы, завидев их, тотчас уплыли бы в глубину, а птицы, завидев их, взметнулись бы в небеса. И если бы их увидели олени, они бы с испугу убежали в лес. Кто же среди них знает, что такое истинная красота? [23] Перевод В. Малявина.

Проблема не в том, что у нас есть точка зрения. В конце концов, у рыбы, птицы и оленя она тоже есть. Проблемы возникают, когда мы начинаем думать, что наша точка зрения универсальна, и зацикливаемся на ней. Твердой рукой мы проводим разграничения, получая чрезмерно устойчивые категории и ценности.

Но как быть с категориями, которые в самом деле выглядят однозначными, и с ценностями, которые кажутся незыблемыми и всеобъемлющими? Ведь убийство – это всегда плохо? А ограбление банка? Представьте грабителя, который благодаря упорным тренировкам легко взламывает замки, бесшумно проникает в банк, крадет деньги и скрывается незамеченным. Если Чжуан-цзы отрицает однозначные моральные категории, то на каком основании он может осуждать грабителя? В конце концов, тот являет собой образцовый пример выработанной спонтанности.

Однако Чжуан-цзы возразил бы, что, не будь жестких разграничений, такие ситуации вообще бы не возникали. Если человек работает над собой, чтобы следовать Пути, он не станет грабителем. И никого не убьет. Грабитель с самого начала стоит на позициях разграничения, рассуждая примерно так: «Это мое, а это их, мне это нужно, и я это заберу». Убийца нарушает поток превращения вещей, преждевременно обрывая чью-то жизнь. Для Чжуан-цзы главное возражение против убийств и грабежей состоит не в том, что подобные поступки аморальны, а в том, что они возникают вследствие проведения жестких разграничений.

Притчи Чжуан-цзы охватывают весь спектр от обыденного до великого, но все они о любви к жизни. Любовь к жизни может заключаться в том, чтобы открывать себя миру: гладя рубашку, думать об этом не как о скучном занятии, а как о шаге на пути к выработанной спонтанности; в простуде видеть не досадную помеху, а повод забраться под одеяло и почитать в свое удовольствие; расстроенную помолвку воспринимать не как тупик, а как дверь в новое будущее. В «Чжуан-цзы» говорится о тех, кто сделал свою точку зрения абсолютно открытой. Они любили жизнь и достигли подлинного резонанса с Путем. В метафорическом смысле их можно вслед за Чжуан-цзы назвать «настоящими людьми». Они могут «войти в воду и не промокнуть, вступить в огонь и не обжечься» [24] Перевод Л. Поздеевой. .

Представьте, если бы пустяковые и важные события не нарушали ход нашей жизни, а были частью того, что составляет ее радость; того, что мы любим и что нас увлекает. Вообразите, что вы смотрите на мир со всех точек зрения и поэтому понимаете, что все происходящее является частью потока и превращения. Возвращаясь к метафоре Чжуан-цзы, при такой смене ракурса мы бы стали настоящими людьми – «способными войти в воду и не промокнуть, вступить в огонь и не обжечься».

Если бы наша точка зрения могла стать поистине неограниченной, мы бы воздали должное всем проявлениям жизни, в том числе ее последнему противопоставлению: смерти. Ведь смерть по большому счету это всего лишь один из бесчисленных этапов Пути.

Чжуан-цзы понимал страх смерти. Он знал, что люди боятся момента, когда их существование в качестве разумных существ подойдет к концу. Однако, по мнению философа, думать о смерти таким образом означает проводить ложное противопоставление.

Среди воспринимаемых нами противопоставлений некоторые безусловно истинны. Вы – это вы, человек, читающий эту книгу, а не стол, который стоит перед вами, и не кресло, в котором вы сидите. Но эти границы преходящи. Чем статичнее ваше представление о себе – как о человеческом существе, ограниченном рамками определенного момента времени, – тем больше риск, что вы не видите себя в общей картине мира. Когда вы умираете, то, что делает вас человеком, становится частью большей, природной реальности. Бояться нечего:

У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: «Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, – это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, – просто никуда не годится!»

– Ты не прав, – ответил Чжуан-цзы. – Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже «ци». Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился – и она стала «ци». «Ци» превратилось – и стало телом. Тело превратилось – и она родилась. Теперь настало новое превращение – и она умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним – значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать [25] Перевод В. Малявина. .

Чжуан-цзы не говорит, что нужно искать смерти или торопиться ей навстречу; напротив, он призывает дорожить каждым вздохом. Не отрицает он и того, что горевал по жене; горе пришло к нему спонтанно. Мы оплакиваем умерших, потому что любим их и скучаем по ним.