Элисон Гопник - Садовник и плотник [litres]

Если малыши слышали общую формулировку (“бликсы пьют молоко”), то они заключали, что все такие звери пьют молоко, и “поили молоком” обе игрушки. Если же им говорили, что “ этот бликс пьет молоко”, то поили из чашки только того зверя, которого экспериментатор и назвал бликсом, – потому что заключали, что молоко пьет именно этот конкретный бликс.

Работают ли общие формулировки таким же образом в области социальных категорий – то есть для джентльменов и блондинок, а не бликсов и бэнтов? Джелман и ее коллеги изучали, как дети обсуждают вопросы гендера со своими матерями [166] Gelman et al. 2004. . Для этого они использовали книгу с картинками, где были как стереотипные сюжеты (скажем, девочка шьет), так и противоречащие стереотипам (скажем, девочка ведет грузовик).

Исследователи обнаружили, что даже матери, которые полностью поддерживали идею гендерного равенства, в подавляющем большинстве случаев использовали общие формулировки, говоря о гендере. (Например, “Мальчики водят грузовики” – или, что особенно интересно, “Девочки могут водить грузовики”.) Самые маленькие участники исследования не особенно часто использовали такие общие формулировки, однако их мамы делали это постоянно. А уже примерно к шести годам и дети, обсуждая гендерные вопросы, использовали общие формулировки, и даже более часто, чем их матери. Кроме того, прослеживалась сильная корреляция между частотностью использования общих формулировок матерями и их детьми.

Особенно горькая ирония заключалась в том, что мамы пользовались подобными обобщениями даже тогда, когда они сознательно пытались отвергнуть сексистский подход. Ведь утверждение “девочки могут водить грузовики” в любом случае подразумевает, что все девочки принадлежат к одной и той же категории, отражающей некую их глубинную, фундаментальную сущность.

Может ли использование обобщений в самом деле заставить детей более эссенциалистским образом воспринимать социальные категории? [167] Rhodes, Leslie, and Tworek 2012. В еще одном исследовании экспериментаторы показывали четырехлетним детям картинки с изображениями весьма разнообразных людей, где были представители разных рас, полов и так далее. Затем они рассказывали, что у некоторых из этих людей есть какая-нибудь необычная черта, причем также подавали это двояко: “Зарпи боится божьих коровок!” или “ Этот зарпи боится божьих коровок”.

Затем экспериментаторы спрашивали детей, боятся ли божьих коровок другие зарпи, всегда ли зарпи их боялись, всегда ли будут бояться и так далее. Если дети до этого слышали общую формулировку, то они с большей вероятностью давали эссенциалистский ответ.

Затем картинки показывали взрослым и говорили им, что боязнь божьих коровок – это типичная “зарпность”, сущностная черта всех таких зарпи. Или, наоборот, говорили, что это лишь случайная индивидуальная особенность данного конкретного зарпи. Затем они просили взрослых рассказать о зарпи детям. Взрослые использовали больше обобщений, если исходили из того, что зарпи образуют сущностную, неизменную категорию.

Тонкие нюансы речи взрослых влияли на то, что дети думали о зарпи. Но влияли эти нюансы также и на то, как дети говорили о реально существующих утках и белках – и реальных мальчиках и девочках. Не нужна особенно сложная экстраполяция, чтобы понять, что дети могут точно так же интерпретировать обобщения, если они обращены на другие социальные группы: мексиканцев и американцев, черных и белых, хуту и тутси, сербов и хорватов.

Что все это означает для родителей? В еще одном из своих номеров Луи Си Кей описывает свой метод воспитания, модифицируя старинный афоризм: “Дайте человеку рыбу, – говорит он, – и ему хватит на день. Дайте ему удочку – и рыба у него будет всю жизнь. Или оставьте парня в покое – и он сам во всем разберется!”

Роль родителей огромна. Дети учатся у родителей и других попечителей – и наблюдая, и слушая. Они очень пристально наблюдают за действиями родителей и так же внимательно слушают, что они говорят. Разговоры и слушание, вопросы “почему” и ответы на них – все это помогает детям развиваться и расцветать.

Исследования, которые я описала в этой и предыдущих главах, ярко иллюстрируют парадокс традиции и инноваций. Научение с помощью увиденного и с помощью услышанного – это два чрезвычайно важных пути передачи накопленного культурного знания. Но дети не просто бездумно воспроизводят действия или слова других людей. Нет, они обрабатывают полученную информацию очень разумно и вдумчиво. Они активно комбинируют то, что узнали из увиденного, с множеством других видов информации. И все полученное они используют, чтобы создать новые орудия, методы, истории и объяснения.

Роль, которую играют родители, очень отличается от роли, которую предписывает концепция родительства. Родители и другие попечители должны не столько “учить” ребенка, сколько предоставить ему возможность научаться. Маленькие дети учатся у окружающих с готовностью и легкостью, и они удивительно ловко умеют получать нужную информацию и толковать ее. Родителям нет необходимости осознанно манипулировать своей речью, чтобы обеспечить детей нужной им информацией.

По сути дела, учитывая, насколько тонко дети воспринимают и как чутко улавливают скрытые, неосознанные нюансы, мы понимаем, что сознательная манипуляция, вероятнее всего, и не сработает. Даже если бы я и хотела постоянно отслеживать, пользуюсь ли я обобщениями и использую ли речь “понарошку”, маловероятно, что мне это удастся. Еще менее вероятно, что я смогу сознательно управлять такими нюансами. И, в конце концов, нет никаких причин считать, что я должна это делать.

Альтернативная концепция родителя-садовника, согласно которой быть родителем – это прежде всего форма взаимоотношений, форма любви, дает совершенно иную точку зрения на то, как дети учатся у взрослых. И она гораздо лучше согласуется с исследованиями.

Быть близким человеком, который служит ребенку надежным и стабильным источником знаний, – гораздо важнее, чем быть близким человеком, который намеренно и активно учит. Исследуя привязанность, мы обнаружили, что дети по-разному черпают информацию и учатся в зависимости от того, у кого они учатся, и от их отношения к этому человеку. Прочные доверительные отношения гораздо важнее, чем стратегии обучения.

Если подражание – это нечто вроде балетного па-де-де, то диалог можно уподобить дуэту. Исследования архива CHILDES показывают, что даже простейшие беседы детей и взрослых над книжкой с картинками – это тончайшая игра, шаг вперед и отступление, зов и отклик. Разумеется, иногда мы используем язык, чтобы целенаправленно передать конкретную информацию как детям, так и взрослым. Но гораздо чаще и для ребенка, и для взрослого разговор – это способ построить отношения, способ быть с другим человеком. Нет более верных признаков любви, чем подшучивание друг над другом, дружелюбная пикировка, уменьшительные и ласкательные словечки, задушевная беседа и просто легкая болтовня. Нет более сильного и горестного сигнала о рухнувших отношениях, чем отказ одного человека разговаривать с другим. Дети научаются, будучи частью именно такого интимного, динамичного и свободного разговора.