Элисон Гопник - Садовник и плотник [litres]

Существует много способов, которыми взрослые, заботящиеся о ребенке, могут сделать свой вклад в игру, при этом не приказывая ребенку играть и не контролируя то, как именно он играет. Во-первых, важные уроки можно почерпнуть в изучении поведения животных. Игра – столь фундаментальная часть человеческого детства, что дети играют даже в самых ужасных обстоятельствах (известно, например, что дети играли даже среди ужасов нацистских концентрационных лагерей). Но понятно, что игра по-настоящему процветает в спокойной, стабильной и безопасной обстановке. И роль близких в создании такой обстановки гораздо важнее, чем роль остальных взрослых. Это нелегкое дело, оно совсем не похоже на развлечение, и никто из нас не справляется с ним идеально – но этот наш дар позволяет детям играть.

Во-вторых, близкие взрослые способны обогатить мир ребенка. Дети из разных культур играют по-разному отчасти из-за того, что их окружают разные вещи, потенциально способные стать игрушками, – от палочек, камушков или кукурузных початков до айпадов. Взрослые могут обеспечить детей этими игрушками. Они способны дать детям возможность освоить орудия данной конкретной культуры – точно так же как взрослые вороны обеспечивают своих птенцов веточками и листьями.

В списке “Лучшие игрушки всех времен”, составленном журналом Wired, на первом месте стоит обычная палочка. Однако в бесконечном списке игрушек, с которыми играют дети всего мира, есть также кастрюльки и сковородки, лейки и клумбы, золотые рыбки и гусеницы, айфоны и планшеты.

А иногда взрослые могут и сами вступить в игру. Если дети изучают мышление окружающих, то конкретное мышление конкретных окружающих – это лучшая из возможных игрушек. Хорошим примером служит направляемая игра: взрослые позволяют детям вести игру, но сами всегда готовы что-то посоветовать или уточнить – и они такие смешные в этих своих сыщицких кепи!

Однако есть и более важная причина для того, чтобы играть с детьми. Игра – это очень весело и для взрослых тоже. Игра – это маленькая компенсация за не самую легкую работу: обеспечить ребенка всем необходимым. Простая правда состоит в том, что от феечек в саду я получаю такое же удовольствие, как и Оджи, – и вряд ли бы я затеяла такую волнительную игру, если бы не он. Точно так же вряд ли бы я запускала игрушечные гоночные машинки по ковру, накладывала кубики в старую кастрюлю, чтобы изобразить суп понарошку, или прыгала на кровати, как те небезызвестные пять обезьянок из детской песенки. Играть в “сороку-воровку” или “ку-ку” с маленькой Джорджианой, сестренкой Оджи, тоже очень весело, особенно потому, что малышка так заразительно хохочет.

По иронии обстоятельств, современные родители из среднего класса разрешают самим себе поиграть с детьми, только если твердо уверены, что это часть “работы в рамках родительства”. Американцы знамениты своей пуританской традицией. Мы мастера заимствовать из других культур простые удовольствия – вроде еды, прогулки или секса – и превращать их в нудные рабочие проекты. Вместо того чтобы просто поесть спагетти с помидорами, мы “придерживаемся средиземноморской диеты”; мы не просто прогуливаемся после обеда, но “совершаем аэробную пешую прогулку”; и штудируем руководство “Радости секса” вместо того, чтобы… хм… просто радоваться сексу.

Есть веские основания полагать, что, позволяя детям играть – спонтанно, произвольно, самостоятельно, – мы тем самым помогаем им и учиться самостоятельно. Но есть и другая сторона у этой эволюционной истории: игра доставляет удовольствие и приносит удовлетворение сама по себе, она источник радости, смеха и забавы не только для детей, но и для родителей. Даже если бы у игры не было никакого иного рационального основания, само удовольствие от нее уже служило бы ей оправданием.

До сих пор я рассказывала об очень маленьких детях, от младенцев до примерно шестилетних. Маленькие дети особенно разнообразны, изобретательны и совершенно беспорядочны, поэтому заботиться о них – дело особенно сложное. Но что происходит, когда они подрастают?

Конечно, прежде всего с ними происходит школа. Школа оказывается для ребенка, когда он становится старше, как бы еще одним заботящимся взрослым. По сути дела, различные руководства по психологии разделяют детей на дошкольников и школьников так, словно школа обозначает какую-то новую, иную биологическую стадию. Но на самом деле принцип “школьного обучения” ненамного старше самого понятия “родительство”. Школы в их современном виде появились лишь пару сотен лет тому назад – мгновение в масштабах истории человечества.

У существующих в настоящее время парадоксов родительства и не менее жестких противоречий школьного образования много общего. Как родители, так и педагоги зачастую имеют неверное с научной точки зрения представление об учебе и развитии. В частности, они разделяют одну и ту же ложную идею о том, что образование должно сформировать из ребенка определенную разновидность взрослого. Один из наглядных примеров популярности этой идеи – примечательно широкое распространение стандартизированных тестов. Работа школы сводится к тому, чтобы “вытесать” из изначального материала таких детей, которые будут хорошо сдавать стандартизированные тесты.

У родительства как подхода в целом по крайней мере есть разумная цель – вырастить из ребенка счастливого и преуспевающего взрослого, пусть даже не существует конкретного рецепта, как этой цели достичь. Но школьное образование – на практике, если не в теории – в конечном счете ставит перед собой произвольные цели: высший балл по тесту, высшая оценка, допуск в высшее учебное заведение.

Ложная концепция родительства не просто перекликается с ложной идеей школьного обучения – они активно взаимодействуют. В мире, где образование является ключом во многих областях и видах успеха, родители неизбежно начинают фокусироваться на том, чтобы добиться от ребенка гарантированных успехов в учебе.

Но если школы неверно представляют себе подросших детей, то какова же правильная картина? С научной точки зрения учеба – это вообще не про отметки; суть ее в том, чтобы изучать реальность окружающего мира и размечать ее, делая ее доступной для себя. У всех детей есть естественная потребность составить правильную картину мира и с ее помощью делать предположения, формулировать объяснения, воображать альтернативы и разрабатывать планы. Все они хотят и даже нуждаются в том, чтобы понять мир.

Верно лишь то, что шестилетние дети научаются совсем иначе, чем малыши, и так было всегда. Период от шести лет до подросткового возраста выделяется так же отчетливо, как и более ранние периоды младенчества и младшего дошкольного возраста. Какая разительная и несомненная перемена: безудержные, увлекающиеся, поэтические дошкольники превращаются в рассудительных и трезвомыслящих семи-восьмилетних детей. В самом деле, на свете вряд ли отыщется более рассудительный и трезвый ум, чем у типичного второклассника восьми лет от роду.