Дэвид Иглмен - Креативный вид

Многим не раз казалось, что все уже придумано до нас, что больше уже ничего не сделать, ибо все сделано, — своеобразная иллюзия «конца времен». Тем не менее история трансформаций свидетельствует об обратном: придумывать можно бесконечно, все и всегда. Человеческая культура — это вечный прогресс.

Возьмем, к примеру, ножи. Самые древние каменные лезвия с заточенными краями датируются примерно двумя миллионами лет.

Постепенно наши предки удлинили нож и добавили рукоятку, что позволило применять его с приложением большего усилия.

Начиная с тех простых изменений, нож в дальнейшем принимал бесчисленные формы: его генеалогическое древо отличается пышностью и разветвленностью. Например, эти разнообразные ножи с Филиппин XIX века представляют собой коллекцию одной-единственной культуры и временн о го периода.

Зонты от дождя и солнца тоже существовали с древних времен. Древние египтяне делали их из пальмовых листьев или перьев, древние римляне — из кожи или шкур животных, ацтеки — из перьев и золота [44] William Sangster. Umbrellas and Their History (London: Cassell, Petter, and Galpin, 1871). . Римские зонты могли складываться так же, как и древнекитайские. Королевские зонты в Индии и Сиаме, напротив, были настолько тяжелыми, что их постоянно поддерживал специальный слуга.

В 1969 году Брэдфорд Филлипс запатентовал дизайн современного складного зонта. Модель Филлипса оказалась на редкость долговечной. Но все же это был не конец истории: Бюро по патентам США продолжало получать такое количество заявок по конструкции зонта, что их изучали четыре сотрудника [45] Susan Orlean. Thinking in the Rain. New Yorker, February 11, 2008, http://www.newyorker.com/magazine/2008/02/11/thinking-in-the-rain . . Например, асимметричная форма зонта Senz повышает его противоштормовые свойства; unBrella — это зонт наоборот, изготовленный по технологии, позволяющей складывать его мокрой стороной внутрь; Nubrella — зонт-шлем, который можно носить без помощи рук.

Как нет конца истории ножа или зонта, так нет завершающей точки и у искусства. Классические сюжеты постоянно находят новое прочтение. Пьеса Шекспира «Ромео и Джульетта» превратилась в балет, оперу, мюзикл («Вестсайдская история»), более сорока раз адаптировалась для кино, включая анимационный фильм «Гномео и Джульетта», где в роли несчастных возлюбленных были садовые гномы.

Выдающийся джазовый музыкант Бобби Шорт на протяжении тридцати пяти лет пел и играл на пианино в джаз-клубе Cafe Carlyle в Нью-Йорке. И неважно, сколько раз ему довелось исполнять нетленные шедевры вроде I’m in Love Again или Too Marvelous for Words, — он ни разу не повторялся. Для джазового исполнителя не бывает окончательного результата. Его цель — постоянная новизна: ни одна песня не может прозвучать одинаково дважды [46] Enid Nemy. Bobby Short, Icon of Manhattan Song and Style, Dies at 80. New York Times, March 21, 2005, accessed May 5, 2016, http://www.nytimes.com/2005/03/21/arts/music/21cnd-short.html?_r=0 . .

Такое происходит и в литературе. Весьма популярным источником для переработок стали рассказы о Шерлоке Холмсе. В повести Артура Конан Дойла «Этюд в багровых тонах» полиция обнаруживает мертвое тело с посланием, написанным кровью на стене: RACHE. Инспектор Скотланд-Ярда Лестрейд просит Холмса оказать содействие в раскрытии этого запутанного дела. Изучая место преступления, инспектор выдвигает свою версию:

«Как? А вот как. Убийца — будь то мужчина или женщина — хотел написать женское имя «Рэчел», но не успел докончить, наверное, что-то помешало. Попомните мои слова: рано или поздно выяснится, что тут замешана женщина по имени Рэчел. Смейтесь сколько угодно, мистер Шерлок Холмс. Вы, конечно, человек начитанный и умный, но в конечном счете старая ищейка даст вам несколько очков вперед!» [47] Артур Конан Дойль. Приключения Шерлока Холмса. М.: РИМИС, 2013. , [48] Перевод Н. Треневой.

Однако Холмс продолжает внимательно осматривать комнату и выдает блестящее заключение:

«Это, конечно, убийство, и убийца — мужчина. Рост у него чуть больше шести футов, он в расцвете лет, ноги у него очень небольшие для такого роста, обут в тяжелые ботинки с квадратными носками и курит трихинопольские сигары».

Предположив, что жертва была отравлена, Холмс добавляет: «Да, вот еще что, Лестрейд… Rache — по-немецки “месть”, так что не теряйте времени на розыски мисс Рэчел».

Повесть стала классикой, а у классики постоянно появляются новые трактовки. Вот и сценаристы телесериала «Шерлок», вышедшего на BBC, предложили иной поворот в этой истории. В первом эпизоде (получившем название «Этюд в розовых тонах») при похожих обстоятельствах обнаруживают тело женщины. Жертва нацарапала на деревянном полу слово: RACHE.

Лестрейд дает Холмсу несколько минут на осмотр места преступления, а затем интересуется, появились ли версии. Полицейский, стоящий в коридоре, уверенно заявляет: «Она немка. Rache — по-немецки “месть”». На что Холмс отвечает: «Да, спасибо за ваше мнение. Разумеется, она не немка, — и нетерпеливо захлопывает дверь перед его носом и продолжает: — Она живет за городом и намеревалась остаться в Лондоне на одну ночь, прежде чем вернуться домой в Кардифф. Это очевидно».

«А что насчет сообщения?» — интересуется Лестрейд.

Холмс объявляет, что женщина была несчастлива в браке, периодически изменяла мужу и путешествовала с розовым саквояжем, который пропал. И предлагает: «У нее должен быть телефон или органайзер, давайте узнаем, кто такая Рэчел».

«Она писала “Рэчел”?» — переспрашивает Лестрейд скептически. Холмс отвечает с насмешкой: «Нет, она оставила гневное послание на немецком. Разумеется, она писала “Рэчел”!»

Вот такой новый поворот знакомой всем классической истории.

Из-за того, что мозг непрерывно трансформирует получаемую информацию, меняется язык общения. Изменения коммуникации заложены в нашу ДНК: в результате современные словари мало напоминают существовавшие пятьсот лет назад. Язык удовлетворяет потребность в общении и осознанности не только потому, что несет референциальную функцию, но и потому, что он изменчив. Именно это делает его столь мощным средством для передачи новых идей. Благодаря креативным возможностям языка мы способны сказать то, что нам нужно сказать [49] По утверждению лингвиста Ноама Хомского, цель грамматики — помочь человеку, имеющему в пользовании ограниченный набор слов, постоянно сочетать их и перестраивать таким образом, чтобы они сохраняли смысл и были понятны. «Центральный факт, которым должна заниматься любая мало-мальски значимая лингвистическая теория, заключается в следующем: говорящий на своем языке способен создать новое предложение, касающееся определенного события, а слушатели немедленно его понимают, хотя само предложение в равной степени ново для них всех». Цит. по: Jane Singleton. The Explanatory Power of Chomsky’s Transformational Generative Grammar. Mind 83, no. 331 (1974): 429–431, http://dx.doi.org/10.1093/mind/lxxxiii.331.429 . .