Коллектив авторов - Христианская психология в контексте научного мировоззрения

Вернемся к замечаниям Е. В. Мареевой и ее уже новым вопросам: «Как определить статус психики, которая, безусловно, зависит от состояния окружающего нас земного мира и похожа на то, что есть у животных? Входят психические процессы в состав души или не входят? А если входят, то как одно связано с другим?»

Свой вариант ответа Е.В. Мареева предваряет такой критикой: «С одной стороны, Братусь констатирует, что „психика“ — это не душа… С другой стороны, Братусь признает, что современные представления о „психике“ соответствуют не столько реальному человеку, сколько позитивистским установкам и подходам, утвердившимся в психологической науке… Но если наша цель — выяснить подлинное, а не превратное отношение психики и души, то, — продолжает Е.В. Мареева, — признавая их различие, нужно признать их внутреннее единство. Ведь если психика человека не имеет органического единства с душой, то это уже не человеческая психика, не человеческие „чувства-теоретики“, а что-то другое, чисто животное, которое, в конце концов, никак не совместить с верой, разумом, любовью…» [165]

Готов признать этот ответ как вполне резонный и зафиксировать его в качестве точки согласия. Более того, можно пойти дальше, сказав, что и тело человеческое сродственно душе, а иначе опять же оно — не тело человека. Тело человека одушевлено, да и сама душа есть тело, бестелесен только Бог, а душа, по слову святителя Игнатия (Брянчанинова), «тело сущи тончайшее», которое «окружается и одевается членами тела сего [человеческого тела. — Б. Б.]. Надевает око, им же и смотрит; надевает ухо, им же и слышит; руки, ноздри… все члены тела приемлет и срастворяется со всем душа, посредством которых и вся, елика к житию человеческому потребна суть, исправляет» [166]. Душа при этом пребывает не внутри тела, его материальных координат. «Когда, — замечает Немезий Емесский, — говорится, что душа находится в теле, то понимается это не в том смысле, что она находится в теле как месте, но в смысле связи, взаимоотношения» [167].

Как тут не вспомнить Аристотеля, к анализу рассуждений которого о душе прибегает в своей статье и Е.В. Мареева. Душа — по Аристотелю — является сущностью живого тела в действии. Замечательны его примеры и разъяснения: если бы топор был живым существом, то раскалывание было бы его сущностью в действии и, соответственно, его душой. Или: «Если бы глаз был живым существом, то душой его было бы зрение. Ведь зрение и есть сущность глаза как его форма (глаз же есть материя зрения); с утратой зрения глаз уже не глаз, разве что по имени, так же как глаз из камня или нарисованный глаз» [168]. А. Ф. Лосев и А. А. Тахо-Годи считали, «что вся основа аристотелизма в том и заключается, что Аристотель мыслит себе идею вещи не как-нибудь отдельно от вещи и не где-нибудь в другом месте, чем то, которое занимает данная вещь, но в самой же вещи. Ведь идея вещи есть сущность вещи» [169]. Поэтому, по Аристотелю, орган «надевает», обретает в действии душу как свою истинную форму [170].

Различие с православной антропологией — в особом акцентировании последней животворящей роли души, которая, словами Игнатия Брянчанинова, «одевается членами тела сего», становится, словами Филопона Иоанна, «видообразующим принципом тела» [171]. Отсюда, если несколько огрубить, можно обозначить две линии. Согласно одной, душа как производная тела, как то, что телом находится — обретается в действии, «надевается». Другая линия — тело выступает как производное, как «одеяние, орудие и дом души» [172].

Нет нужды, на наш взгляд, жестко противопоставлять две эти линии. В сути своей они поддерживают и подразумевают одна другую: тело ищет смысл и сущностную форму, душа — телесное воплощение и действие в реальном пространстве бытия. В.П. Зинченко в своих лекциях, вспоминая строки А. С. Пушкина: «Узрю ли русской Терпсихоры душой исполненный полет», подчеркивал, что именно «душой исполненный», а не ногами. Но ведь и ноги, и вся партитура тела стремились упорно и трудолюбиво стать орудием, исполнителем, воплотителем души.

Следующий часто встречаемый вопрос — о месте психики в диаде «тело — душа».

Напомню, что в главе V данной книги был уже представлен взгляд, согласно которому «психика» в качестве объекта научной психологии занимает место между «душой» и «телом», покрывая как часть телесности (или, по точному выражению В. И. Слободчикова, «область оплотнения психического» — психофизиология), так и часть области, относимой к душе (психические процессы — мышление, память, восприятие, эмоции и др.).

Комментируя это положение, Е.В. Мареева пишет, что на первый взгляд определенная (разумеется, гипотетическая) связь предложена. «Но это, — предостерегает она, — только на первый взгляд, поскольку, делая дополнительные различения и вводя новых посредников, мы не решаем проблему, а только загоняем ее вглубь… Ведь перед нами все то же старинное противостояние души и тела, только смещенное внутрь самой психики, одна сторона которой определяется естественным, а другая — сверхъестественным [173].

Обозначим нашу позицию достаточно твердо: в психике, как предмете науки, сверхъестественное не подразумевается, она (наука) изучает «естество», а не то, что сверх этого «естества». Это не значит, что в психике для психолога все без исключения объяснимо. Как заметил один мыслитель, самым близким и постоянно при нас находящимся чудом является возможность поднять руку по собственному приказу. Или — со времен Э. Дюбуа-Реймона — процесс превращения деятельности мозга в мысль. Да, чудом, до конца не объясненным наукой, является любая водоросль или букашка на дне морском, поэтому «естественное» от «сверхъестественного» отделяется весьма условно, граница тонка и зыбка; и все же, несмотря на это, она требует недвусмысленного признания. Наука занимается проблемами, т. е. задачами, в принципе решаемыми при определенных условиях, но она не посягает на тайны , т. е. на то, что ее методами не охватывается. Природа, устав от пыток естествоиспытателей, выдает секреты, уловки, тайники — но не тайны. Потому что они не в ней самой, а выше ее, над ней.

В отношении человека сказанное можно свести к антиномии:

Психология как наука, разумеется, имеет дело по преимуществу с первой колонкой. Философия и религия (точнее, теология) [174]— области постижения второй. Смешение («слонокит»), как уже говорилось, невозможно и в то же время неизбежно. Эта антиномическая невозможность и неизбежность — не досужая выдумка и заумь, а едва ли не каждодневность: «быт в бытии» и «бытие в быте», «в каждом мгновении — вечность и в вечности — мгновение». Не ухватить истины в самом аргументированном доказательстве истинности утверждений той или другой колонки. Истина не между «да» и «нет», а в «да» и «нет» одновременно, в неразрешимом на земле (а потому и движущем земную жизнь) противоречии, которое, словами Гегеля, надо «вмещать и выдерживать», — в этом и состоит «мужество быть». Личность (личностное), в нашем понимании, как раз и есть способность, лишь человеку предзаданная (но не всегда на деле дающаяся, данная), видеть и отстаивать непреходящее в преходящем, всеобщее в единичном, бесконечное в конечном, бессмертное в смертном.