Леон Шерток - Рождение психоаналитика. От Месмера до Фрейда

Фрейд должен был прочитать свой Доклад о стажировке в Париже в Венском медицинском обществе 4 июня 1886 года, но в связи с перегруженностью программы заседания общества его выступление было перенесено на 15 октября.

Мы специально останавливаемся на этом сообщении, озаглавленном «Об истерии у мужчин», ибо в нем отчетливо виден процесс созревания идей, зародившихся у Фрейда под влияниям Шарко. Кроме того, это выступление Фрейда разверзло пропасть между ним и венской медицинской средой и воздвигло барьер непонимания, и поныне разделяющий медицину и психоанализ: современная медицинская наука так и не признала роль бессознательного и фантазмов в многочисленных заболеваниях, даже в ярко выраженной истерической конверсии (психологическая этиология которой была столь блистательно доказана в работе Шарко об экспериментальных параличах).

Идея «анатомо-физиологического субстрата» была выдвинута Шарко лишь как гипотеза (в связи с истерическими параличами). В наше время иногда кажется, что эта идея обрела статус установленной истины и определяет «линию поведения», поскольку для любого страдания, местной боли или недомогания немедленно устанавливается точная локальная причина, что предполагает клиническое обследование, различные анализы и т. п. В бюджете каждой страны можно обнаружить отражение этой «диагностической политики».

Между тем большие расходы на лечение, как медикаментозное, так и хирургическое, ложатся тяжким бременем на больного и нарушают его душевное равновесие. В одной из работ {230} мы привели карикатурный пример больного (случай истерической конверсии, затрагивающей брюшные мышцы), который перенес двадцать различных хирургических операций, от брюшной полости до головного мозга (пример этого патологического пристрастия к хирургическим операциям фигурирует также и в фильме «Истерия — язык тела»).

Все эти проблемы свидетельствуют о глубоком идейном кризисе современной медицины и о тупике, в котором она находится. Картина создавшегося положения освещена в недавно вышедшей работе Бургиньона {231} .

Психосоматическое направление, зародившееся около сорока лет назад, предприняло попытку, хотя и не особенно успешную, навести мосты между традиционной медициной и психоанализом. На уровне этиопатогенических проблем дело по-прежнему не идет дальше гипотез. В практическом плане были попытки включить психиатров в медицинские бригады. Последние пятнадцать лет проводились в чисто прагматических целях опыты по непосредственной подготовке в области психологии врачей всех специальностей и даже студентов-медиков {232} ; сходные идеи развивались во Франции Сапиром {233} . Пока такие опыты привлекают лишь незначительное меньшинство врачей. Они сталкиваются как с сильным сопротивлением врачей, так и с равнодушием в психоаналитических кругах {234} . Это равнодушие напоминает нам о двойственном и изменчивом отношении самого Фрейда к медицинскому миру [93].

Один из эпизодов жизни Фрейда, связанный с докладом 1886 года, убедительно показывает, как трудно достигнуть полной объективности в историческом исследовании. Здесь мы позволим себе еще одно отступление. Оно касается работ по истории психоанализа, которые демонстрируют весьма характерное разнообразие «способов писать историю».

Одни историки, как, например, Андерссон {235} , не позволяют себе ни единого намека на личные качества Фрейда. Другие прямо заявляют, что вовсе не претендуют на объективность {236} . Стоун {237} , будучи литератором-профессионалом, написал роман «Страсти души, роман Зигмунда Фрейда». К области литературы следует, пожалуй, отнести и глубокое исследование Марты Робер {238} : она подготовила ряд радиопередач, внесших ощутимый вклад в понимание Фрейда и его эпохи. Виттельс, переработав в 1933 году биографию Фрейда, созданную им десятью годами ранее {239} , назвал первый вариант «клеветническим», а второй — «двусмысленным». Джонс, отважившийся провести углубленное исследование личности Фрейда, которое он надеялся сделать строго научным, не избежал ожесточенной критики: так, в одной из недавно появившихся критических работ Крэнфилд {240} упрекает Джонса в «двусмысленной псевдооткровенности» [94].

Немногим раньше Роузен {241} , профессор социологии в Гарварде (не являющийся психоаналитиком), выдвинул против Фрейда тяжкое обвинение, возложив на него моральную ответственность за происшедшее в 1919 году самоубийство Тауска, который был учеником Фрейда с 1908 года. Доводы Роузена кажутся нам спорными, и здесь не место рассматривать их подробно. Скажем только, что с точки зрения традиционной психиатрии ничто не доказывает, что это самоубийство было, как утверждает Роузен, «реактивно-экзогенным». Оно вполне могло носить и чисто «эндогенный» характер.

Эйсслер, секретарь Архивов Зигмунда Фрейда в Нью-Йорке, с горячностью принял брошенный вызов {242} ; он выступил с обличением клеветы, возведенной, по его мнению, на Фрейда, и даже усмотрел в обвинениях Роузена обычные нападки на психоанализ в целом.

Следует ли сделать из этого вывод, что любая психобиография в силу своих неизбежных недостатков бессмысленна? Конечно, начинание такого рода требует от историка скромности, поскольку через десять или сто лет его выводы могут быть опровергнуты. Как бы ни стремился биограф к предельной объективности, в его труде не могут не отразиться его личность и его пристрастия (равно как и его личное отношение к психоанализу). «Объективное — это то, что не зависит от истории наблюдателя», — говорил Поль Валери.

Таковы, стало быть, ловушки и опасности, подстерегающие историка. И все же — хотя мы и не претендуем на создание исчерпывающей психобиографии Фрейда — в данной работе мы применяем — и не без пользы — психобиографический метод, но только для того, чтобы объяснить, каким путем Фрейд пришел к некоторым своим открытиям, зародившимся в один из поворотных периодов его жизни.

Разумеется, и наша точка зрения кому-то покажется спорной. С течением времени, когда утихнут страсти, можно будет достичь объективности — если, конечно, она вообще достижима.

В автобиографии, написанной в 1925 году, Фрейд так рассказывал о своем выступлении в Вене в октябре 1886 года: «Мне предстояло прочесть в Медицинском обществе доклад обо всем, что я видел и узнал у Шар-ко. Однако приняли меня плохо. Бамбергер, председатель общества, и другие видные специалисты заявили, что изложенные мною факты не заслуживают доверия. Мейнерт предложил мне отыскать в Вене случаи, сходные с теми, которые я описал, и представить их в Медицинском обществе. Я попытался сделать это, но врачи больниц, где я находил подходящие случаи, не позволили мне наблюдать и вести этих больных. Один из них, старый хирург, воскликнул: „Но, уважаемый коллега, как можете вы говорить столь абсурдные вещи! Ведь „гистерон“ (sic!) — значит „матка“. Как же мужчина может быть истериком?“ Тщетно уверял я его, что мне нужна возможность наблюдать больных, а не одобрение моих диагнозов. В конце концов я нашел вне пределов больницы классический случай истерической гемианестезии у мужчины, о котором я и доложил Медицинскому обществу. На этот раз меня наградили аплодисментами, а затем перестали мной интересоваться. Впечатление, что „компетентные специалисты“ отвергли мои новшества, нерушимо утвердилось у всех; со своими теориями об истерии у мужчин и о возможности вызывать истерические параличи посредством внушения я оказался отброшенным в оппозицию… [95]С тех пор ноги моей не было в Медицинском обществе» {243} .