Леон Шерток - Рождение психоаналитика. От Месмера до Фрейда

Из того, что в психоанализе подчас трудно провести грань между мифом и теорией, между художественным и собственно познавательным опытом, вряд ли следует, что нужно вообще отказаться от таких попыток. Однако, пытаясь дать отчет в том, что происходит и переживается в психоанализе, мы неизбежно сталкиваемся с проблемой, главной для этой книги, — проблемой соотношения аффективного и когнитивного, гипноза и осознания. Конечно, обобщение психоаналитического опыта даже на самых ранних его стадиях уже требует осмысления всех звеньев и компонентов единства эмоции и слова, жеста и понятия. Эта сложнейшая задача заключается в том, чтобы «обнаружить универсальное на основе бессмысленного, утвердить возможность общения на основе некоммуникабельного…» [19] Roustang F. Un destin si funeste. Paris, 1976, p. 98. .

Особенно трудно устанавливать соответствия между языковыми и аффективными представлениями, а также между уровнем представлений как таковых и дорепрезентативным уровнем. Если согласиться с тем, что для психоанализа как «психопрактики» главный критерий — излечение, то что важнее в этом процессе: слово или эмоция? Вряд ли здесь уместны безапелляционные ответы. Можно, пожалуй, предположить, что словесные и несловесные, дискурсивные и недискурсивные формы и воздействия соотносятся между собой в процессе лечения как причина и условие. Так, диалог на словесном уровне, определенным образом управляющий потоками душевной энергии, выступает, по-видимому, как причина саногенных изменений. Однако важнейшим условием осуществления этих изменений неизбежно остается эмоциональный контакт на дословесном уровне, в чем-то родственный гипнозу и внушению. Если нет этого глубинного контакта, невозможно и собственно языковое общение на других уровнях душевной организации. Наверно, в каждом конкретном случае этот общий вопрос должен решаться по-своему. Для тех заболеваний, которые связаны с нехваткой эмоционального тепла в раннем возрасте (это почти все психосоматические заболевания), целительным будет прежде всего аффективно-эмоциональный контакт. Однако для тех заболеваний, которые возникают вследствие психических конфликтов более зрелого, эдипового периода (здесь имеются в виду вторичные вытеснения представлений, которые уже имели словесную форму и потому могут быть осознаны), большую роль будет играть ортодоксальная фрейдовская схематика — умственные конструкции пережитой истории, воспоминание и прояснение. Соответственно и дозировка элемента гипноанализа и собственно психоанализа будет в этих случаях различной. Вряд ли найдется такой врач, который сможет заранее, без учета конкретных реакций пациента с уверенностью сказать, какой способ лечения окажется наиболее эффективным. В любом случае нам придется смириться с тем, что Фрейд нам «не всё сказал» [20] Freud n’avait pas tout dit. — «L’Express». 1989, № 1. , что во многом нам придется разбираться самим.

В этом поиске может быть много неожиданного. Но некоторые ориентиры у нас, безусловно, уже есть, хотя мы и не всегда отдаем себе в этом отчет. В наши дни часто можно встретить снисходительное отношение к вере Фрейда в научность создаваемой им дисциплины: в этом видится дань давно устаревшему позитивистскому пафосу XIX века (мнение о том, что психоанализ это и есть уже сложившаяся наука, встречается гораздо реже). Конечно, теория бессознательного, лежащая в основе психоанализа, имеет свои слабые стороны. Следует ли из этого, однако, что знание о бессознательном вообще невозможно или что оно в принципе и никогда не сможет стать научным? Верно, что Фрейд эволюционировал от триумфаторских заявлении и прогнозов 10-х годов к гораздо более осторожным или даже скептическим утверждениям относительно психоаналитической практики — например, в знаменитой статье 1937 года «Анализ конечный и бесконечный». Однако при всех этих разочарованиях оставалось и нечто незыблемое. Это нечто можно, по-видимому, назвать трезвой рационалистической установкой, независимой от той конкретной формы (позитивистской или непозитивистской), которую принимала наука его времени. Фрейд некогда сказал, что голос разума негромок, но он заставляет себя слушать — среди того немногого, что еще заслуживает доверия. Пожалуй, самое главное в опыте психоанализа и истории его познания — это как раз поиск такого — негромкого — разума, который бы «слышал» и постигал не только самого себя, но и практические, экзистенциальные, эмоциональные стороны жизни, составляющей основу его собственных усилий и возможностей. Именно стремление к обновленному, более глубокому представлению о разуме и рациональности применительно к человеческой психике одушевляет и страницы этой книги. Перефразируя метафору великого Паскаля, приведенную в последней книге Л. Шертока и И. Стенгерс «Сердце и разум» [21] Chertok L., Stengers I. Le coeur et la raison. L’hypnose en question, de Lavoisier a Lacan. Paris, Pavot, 1989. , можно сказать, что высший разум — это умение слышать не только самого себя, но и голос «сердца», умение постигать «разум сердца», его неведомую нам логику. В стремлении научиться такому слушанию и такому постижению книга, предлагаемая вниманию советского читателя, будет ему незаменимой опорой.

Две работы, объединенные в этом издании для советского читателя, появились на языке оригинала с разрывом в 11 лет. Книга «Рождение психоаналитика» Р. де Соссюра и Л. Шертока вышла в свет в 1973 году. Ее авторы стремились проследить историю психотерапии как науки.

Эта история исполнена страстей и сама вызывает страсти, показывая сопротивление научных кругов понятию, которое переворачивало общепринятые представления. Мы увидим, как и сам Фрейд оказался лицом к лицу с феноменом гипноза и как на этой основе он построил свое понимание бессознательного и всю психоаналитическую практику.

Цель, которую ставили перед собой авторы «Рождения психоаналитика», заключалась в том, чтобы подчеркнуть значение этого наследия. Его слишком часто недооценивали или вообще не замечали. Многие психоаналитики и сейчас обращают очень мало внимания на доаналитический этап в истории психоанализа. Для них этот этап — далекое прошлое, а фрейдизм — нечто абсолютно новое. Психоанализ и гипноз не имеют, с их точки зрения, ничего общего, поэтому они не проявляют к гипнозу никакого интереса — ни на практике, ни в теории, — а нередко относятся к нему с предубеждением, унаследованным от прошлых времен.

Такая точка зрения, по мере того как я продолжаю свои исследования, все более кажется мне ошибочной. Пытаясь понять природу лечебного процесса, я увидел, насколько мы еще невежественны в этом отношении. Многочисленные психоаналитические теории не могут преодолеть наше невежество. По-моему, наилучший путь к познанию этих явлений открывает гипноз, поскольку он дает широкий простор для наблюдения и управления теми психобиологическими взаимодействиями, в которых и таится ключ к проблеме. К этим выводам я пришел в книге, которая вышла в свет в 1979 году и была опубликована в русском переводе в 1982 году под заглавием «Непознанное в психике человека». Я не скрывал в то время, что гипноз, столь перспективный как эвристическое средство, сам остается загадкой. Я выразил тогда пожелание, чтобы гипноз стал предметом изучения всех заинтересованных исследователей как в области гуманитарных наук, так и в области наук о жизни.