Манфред Лютц - Жизнь может быть такой простой. Жизнелюбие без одержимости здоровьем

Например, умственно отсталый Буркхард не способен образовать грамматически правильное предложение. Но если ввести его в группу депрессивных восточных вестфальцев, он за 20 минут приведет их в прекрасное настроение. Как он делает это, я не знаю, – тайна. Во всяком случае, он сам всегда в отличном настроении. Однажды мы с 60 членами этой группы были в Мюнхене и захотели посмотреть «Свадьбу Фигаро» с Германом Преем в Баварской государственной опере. У нас в группе принцип: нужно давать людям шанс делать добро. Я позвонил директору Баварской государственной оперы и сказал: «Во-первых, мы инвалиды, во-вторых, у нас нет денег и, в-третьих, мы охотно сходили бы бесплатно на «Свадьбу Фигаро» с Германом Преем». Последовала длинная пауза. И потом, как часто бывает, он согласился!

Буркхард был на опере. Герман Прей, к сожалению, заболел. Мы расселись, и Буркхард обратился к мужчине справа от него, который не принадлежал к группе, с замечанием: «Герман Прей умер». Тот был шокирован. Однако потом между ними завязалась очень непринужденная беседа о проблемах международного характера и так далее. Началась увертюра, выключили свет, и через 5 минут я услышал с места Буркхарда: «А конец когда?» Волосы у меня встали дыбом, публика начала шикать. Поднялся занавес, два певца вышли на сцену, и в этот момент Буркхард громким голосом на всю Баварскую государственную оперу закричал: «Полицию! Полиция! Всех арестовать!» У меня кровь застыла в артериях. Я твердо решил говорить только по-французски и сделать вид, что я не имею к группе никакого отношения. Но внезапно я заметил, что настроение у публики полностью изменилось. Люди восторгались Буркхардом и постоянно подстрекали его комментировать происходящее на сцене. Анке, которая сидела рядом с ним, пыталась хоть немного его успокоить, чтобы опера могла продолжаться. В конце представления Буркхард подошел ко мне и заявил: «Манфред, я полюбил оперу!»

Инвалидность может стать способностью. Демосфен был лучшим оратором античности. В чем же была тайна его красноречия? Демосфен был косноязычен, и он с камнями во рту кричал во время морского прибоя. Так он стал величайшим оратором античности. Гомер был лучшим поэтом античности. Великолепно изображено, как он пророчески смотрит вдаль. Но в чем была тайна провидения Гомера? Гомер был слепой. Людвиг ван Бетховен написал самые знаменитые симфонии, когда стал совсем глухим. Стивен Хокинг, гениальный физик, прикованный к инвалидному креслу, сказал, что он не смог бы создать вселенную в своей голове, если бы не был инвалидом.

Я уверен: общество без инвалидов было бы не только менее гуманным, не только менее пестрым, но и менее эффективным. Впрочем, и обычная болезнь может стать шансом. Какой-нибудь менеджер, которого положили в больницу, поставив самый банальный диагноз, возможно, в первый раз в жизни задумается о том, какой смысл в его работе, полной постоянного стресса, и найдет для себя новый путь.

Боль и страдания! Марсель Райх-Раницкий сказал, что в любой хорошей литературе так или иначе встречается тема страдания. Иоганн Павел II написал в начале своего папства впечатляющее послание с заголовком Salviёci doloris (О целительном смысле человеческого страдания). На меня произвело большое впечатление то, что в конце своего земного существования папа сам пережил все, о чем писал. Самым трогательным мне кажется момент, когда старый больной Иоганн Павел II в 2000 году произносил речь в музее Холокоста Яд Вашем в Израиле. Его слова об ужасе, пережитом народом, о жестоких убийствах, произнесенные прерывающимся голосом, проникали прямо в сердце. Если бы на его месте стоял более молодой и более динамичный папа, едва ли он смог бы оставить такое глубокое впечатление.

Вот мы и пришли к теме старости. Возьмите любую статью о пожилых людях в национальной ежедневной газете и замените слово «старики» на «кролики». Логика построения текста не пострадает: сколько квадратных сантиметров на кролика, сколько квадратных метров на старого человека? Как ухаживать за кроликом, за старым человеком? Как позаботиться о том, чтобы кролик, пациент в последней стадии болезни Альцгеймера, не убежал? Это совсем не циничные статьи, но старый человек там лишь объект заботы, а не субъект, не сокровище для общества.

На семинаре по философии нас спросили: какое общество счастливее: которое уважает молодость или старость? Причем правильный ответ мог быть только один. Профессору удалось убедительно объяснить, что только общество, которое уважает старость, является счастливым. Это нетрудно объяснить: если больше цениться будет юность, то будущее для молодых предстанет в мрачных тонах, каждый прожитый день будет казаться невосполнимой потерей. Но в обществе, уважающем стариков, молодежь станет смотреть на грядущее с надеждой – ведь каждый вполне может стать почтенным и убеленным сединами членом парламента, который умрет однажды «старым и пресыщенным жизнью».

У старого человека есть бесценный опыт: он знает, что такое доверие, отчаяние, сострадание, любовь, верность, мягкость. Такой человек – сокровище. Раньше про пожилых говорили, что они достигли «благословленного возраста»; сегодня этого совершенно не слышно. Какой-нибудь молодой менеджер, отлично ориентирующийся в современном мире, знающий наизусть сегодняшние биржевые курсы, возможно, забыл, что у него дома жена и дети, которые любят его. Пациент в последней стадии болезни Альцгеймера забыл все, он больше не знает, где находится и какой у нас год; но последнее, что он еще помнит, – у него есть жена и дети, которые любят его.

Я написал однажды «О смерти как о приправе к жизни, или Что связывает помпейский бордель со святым Иеронимом». Это, естественно, требует пояснения. В помпейском борделе на стене был нарисован череп: «Человек, помни, что ты умрешь, живи каждый день с удовольствием – carpe diem, пользуйся каждым днем!» Череп у святого Иеронима в пустыне обозначает примерно то же самое: «Христианин, помни, что ты умрешь, и живи каждый день совершенно осознанно», – естественно, не в борделе, но это единственная разница. Тоска приверженцев религии здоровья по бесконечной жизни, нежелание умереть – это был бы ад для Платона. Ведь все можно было бы когда-нибудь изменить, все стало бы безразлично. Ведь только потому, что мы умираем, каждый неповторимый момент становится важным. Сегодня мы живем с видеоменталитетом, как будто можем все записать и повторить. Это предпосылка для веселого атеизма. На самом деле ничего нельзя повторить. Момент, который вы переживаете, когда читаете эти строки, уже не вернется. Вы можете прочитать мою книгу когда-нибудь еще раз, но тогда у вас будет уже совсем другой жизненный опыт или вы вообще не сможете этого сделать, потому что будете мертвы… Ничто не повторяется!