Владимир Каминер - Невозмутимые родители живут дольше. Как не сойти с ума, воспитывая подростка

В начале девяностых годов прошлого века в нашем районе была заложена основа местного беби-бума. В то время перестали существовать некоторые государства, как, например, моя родина Советский Союз и ГДР, вместе с их идеологиями, пограничными контролями и стенами, и граждане обеих стран, получив краткосрочное освобождение от гнета государственной власти, удирали от нее как могли. Брешью воспользовались прежде всего молодые люди: креативная молодежь Востока мечтала о свободе от надзора восточногерманских идеологов и педагогов, а молодежь с Запада — о том, чтобы наконец сбежать из мещанских городков с их вечными «киндер-кюхе-кирхе» [9] Kinder, Küche, Kirche — дети, кухня, церковь; устойчивое немецкое выражение, обычно употребляется в ироническом смысле как напоминание о социальной роли женщины в консервативном обществе. — Прим. пер. . Обретя свободу, «оссис» и «вессис» [10] От немецких Ossis und Wessis — жители восточной и западной частей Германии. — Прим. пер. встречались в берлинском районе Пренцлауэр Берг, и там рождались гражданские браки. Молодые стремились к осуществлению своих альтернативных жизненных планов и производили на свет большое количество новых свободных граждан.

Результатом этого исторического воссоединения стало, в частности, то, что в школе моей дочери теперь шесть десятых классов и пять восьмых. Так что в традиционные школьные поездки под конец учебного года собирается целая армия дерзких, самоуверенных и вечно голодных детей. В преддверии поездок они уже получили от своих учителей памятки с призывами к дисциплине. Хоть одна сигарета или хоть глоток алкоголя, не говоря уже о наркотиках, — и за вами тут же приедут родители, говорилось там. Школьники над этим лишь посмеивались. Им предстояло ехать в романтические дали — Амстердам, Польша, Северное море, — и такие предупреждения звучали сомнительно. Какой папа поедет за ребенком в Польшу? или в Амстердам?

На долю класса, где учился мой сын, выпала, на мой взгляд, не столь эффектная цель путешествия: немецкий город Трир. Я там бывал неоднократно и теперь старался заранее настроить Себастьяна соответствующим образом:

— Это скучный маленький городок, возможно, самый старый город в Германии, но это не делает его лучше. От римлян там осталось несколько старых камней, вероятно, сами римляне окаменели в Трире от скуки. Еще там есть собор и музей Карла Маркса.

А мамины рассказы звучали с точностью до наоборот. По ее словам, Трир это прекрасный древний город на берегу моря, с портом, пляжем и белым замком на реке. Давным-давно одна принцесса бросилась вниз из окна этого замка, рассказывала Ольга. Я дивился ее историям, но из вежливости не противоречил. Возможно, мы знали Трир с абсолютно разных сторон, думал я, но помалкивал. И только в 8 утра на вокзале, стоя на платформе и махая вслед уходящему поезду, жена сообразила, что она перепутала Трир с Триестом.

— Прошу тебя, срочно позвони сыну и вели ему никому не рассказывать про принцессу, — попросила она. Я набрал номер.

— Себастьян, — сказал я сыну, — пожалуйста, забудь обо всем, что тебе рассказывала мама.

— Как это — совсем обо всем? — испугался сын. За четырнадцать лет жизни он много чего слышал от мамы.

— Нет-нет, не совсем, только про Трир. Она города перепутала. Карл Маркс там был, а принцесса — нет.

— Да все равно, — сказал Себастьян, — мы так и так не доберемся до Трира. Из-за наводнений.

И в самом деле, прогноз Себастьяна оказался довольно близок к действительности, поезд дважды направляли в объезд. Зато дети получили от железной дороги и Дойче банка бесплатные напитки в компенсацию за то, что к цели их везли кружными путями.

— Кто знает, — голос Себастьяна в телефоне звучал раздумчиво, — что лучше, жить с напитками и без музея Карла Маркса или с музеем, но без них. Путь это и есть цель, — заключил он философски.

Когда дети наконец добрались до Трира, их разместили в доме инвалидов. Они с неохотой оттуда выходили, играли там в настольный теннис друг с другом и с обитателями дома.

А тем временем десятый класс, где училась моя дочь, продолжал усердно ходить в школу. Это был единственный класс, который остался в Берлине, потому что никто из наставников не был готов взять на себя риск его сопровождать. Поэтому десятиклассники всю последнюю неделю учебного года провели на познавательных семинарах и курсах. Недолго думая, Николь записалась на курс русского языка.

— Зачем тебе это, если ты свободно говоришь по-русски? — удивлялся я.

— Потому что я хочу хоть раз в жизни быть лучшей, — был ответ.

Николь с самого начала удалось завоевать на курсе больший авторитет, чем был у преподавательницы. Уже на второй день она, закатывая глаза, рассказывала нам дома, какое ужасное произношение у учительницы и какие же тупые в группе мальчики, если они годами учат русский и до сих пор знают только «спасибо», «давай», да еще «раздевайся, дура». Читать по-русски они могут, выучили все буквы и страница за страницей одолевают русские книги. Но вот только не понимают ничего из прочитанного. Николь с ходу научила класс паре хороших русских ругательств, рассказала о русских обычаях и нравах и развеяла представления учительницы о том, будто все русские любят водку и будто у любого русского в спальне стоят матрешки. Когда учительница узнала, что у нас дома нет даже самовара и что вместо него мы пользуемся китайским чайником, она была близка к отчаянию. Все ее представления о России оказались на грани краха, докладывала Николь.

Одновременно дочь хотела рассказать одноклассникам о русской кухне. Они пошли в большой русский продуктовый магазин в Берлине и там, следуя советам Николь, накупили всякой снеди, чтобы на следующий день принести в школу русские завтраки. Николь выдавала себя за знатную повариху, а дома поставила к плите бабушку, на всякий случай. Вследствие чего слушатели курса русского языка объелись русским завтраком. На закуску у них были блины, в качестве основного блюда пельмени и пирог — короче все, что русские любят лепить из теста.

В Трире же давали лишь макароны с томатным соусом. На обратном пути поезд, где ехал Себастьян, снова стоял, на этот раз из-за вандалов, испортивших пути. Дойче банк вновь одарил молодое поколение бесплатными напитками.

Уже кончался июнь, когда дети получили табели с отметками за год. У них были хорошие средние баллы — 2,7 и 2,9; у Себастьяна была даже одна единица [11] Следует напомнить, что в германской системе школьных оценок единица это высший балл. — Прим. пер. — по музыке, хотя мы никогда не слышали, чтобы он пел. Довольные собой, дети бегали из комнаты в комнату, из квартиры в квартиру и собирали с бабушек так называемый табельный оброк. И это правильно, трудную работу надо поощрять. Взрослеть — это очень трудно.