Зигмунд Фрейд - Пять историй болезни

Так как у нас нету возможности каким-то образом разобраться в причинах первой болезни (знание которых, несомненно, необходимо для прояснения второго и более сильного заболевания), мы должны теперь погрузиться наобум в произвольное нагромождение обстоятельств. В течение инкубационного периода болезни, как мы знаем (то есть в период между июнем 1893-го, когда он получил назначение на новый пост, и следующим октябрем, когда он вступил в должность), ему несколько раз снилось, что его старое нервное расстройство вернулось. Однажды, кроме того, когда он находился в полудреме, у него было чувство, что, должно быть, это очень приятно – быть женщиной, отдающейся при акте копуляции. Сны и фантазии излагаются Шребером в непрерывной последовательности; и, если мы также объединим их тематику, мы сможем заключить, что одновременно с воспоминанием о болезни в его уме пробуждалось воспоминание о докторе и что принятая им в фантазиях позиция женщины с самого начала была ориентирована на доктора. Или, возможно, под влиянием сна о возвращении болезни у него появилось желание вновь увидеть Флехсига. Наше неведение в отношении умственного содержания первой болезни становится здесь помехой. Может быть, после той болезни у него осталось чувство приятной зависимости от доктора, которое теперь по каким-то неизвестным причинам усилилось до степени эротического желания. Эта женственная фантазия, по-прежнему остававшаяся ненаправленной, сразу же столкнулась с негодующим отрицанием – истинно «мужским протестом», используя выражение Адлера в несколько ином смысле. Но в последовавшем тяжелом психозе, который вскоре начался, женственная фантазия смела все на своем пути; достаточно лишь легкого исправления характерной для паранойи неопределенности манеры изложения Шребера, чтобы догадаться, что пациент боялся сексуального насилия со стороны своего доктора. Возбудителем его болезни в этом случае явился прорыв гомосексуального либидо; объектом этого либидо был, возможно, сам его первый доктор, Флехсиг; и его борьба против либидных побуждений привела к внутреннему конфликту, способствовавшему развитию болезни.

Здесь я на мгновение остановлюсь, чтобы принять на себя бурю негодующих возражений. Каждый, кто знаком с современным состоянием психиатрии, должен быть готов противостоять трудностям.

«Разве это не безответственное легкомыслие, нескромность и клевета обвинять в гомосексуализме человека столь высоких моральных устоев, каких придерживался бывший председатель апелляционного суда Шребер?» – Нет. Пациент сам рассказал всему миру о своей фантазии о превращении в женщину и принес в жертву высоким интересам все личные соображения. Таким образом, он сам позволил нам исследовать его фантазии, и, осуществляя их перевод на язык медицинских терминов, мы ничего не добавили к их содержанию.

«Да, но он не был в здравом уме, когда принял это решение. Его идея о том, что он превращается в женщину, была патологической идеей». – Мы об этом и не забываем. В самом деле, нас заботит лишь значение и исток этой патологической идеи. Мы сошлемся на различие, которое он сам проводит между Флехсигом-человеком и «душой Флехсига». Мы его ни в чем не упрекаем – ни в том, что у него были гомосексуальные чувства, ни в том, что он пытался подавить их. Психиатры должны хотя бы извлечь урок из этого случая, когда пациент, несмотря на свой бред, старается не смешивать мир подсознания с реальным миром.

«Но ни из чего в явном виде не следует, что превращение его в женщину, которого он так боялся, должно быть осуществлено ради Флехсига». – Это верно; и нетрудно понять, почему, готовя мемуары к публикации и не желая оскорблять Флехсига-человека, он должен был избегать таких грубых обвинений. Но смягчение его тона из-за подобных соображений оказалось недостаточно сильным, чтобы скрыть истинный смысл этого обвинения. В самом деле, можно утверждать, что, несмотря ни на что, оно вполне явно выражено в следующем абзаце: «Таким образом, против меня образовался заговор (примерно в марте-апреле 1894-го). Цель его была в том, чтобы попытаться, когда мой недуг будет признан неизлечимым или когда его удастся выдать за таковой, передать меня некоторому лицу так, чтобы моя душа оказалась в его власти, а мое тело… превратилось в женское тело и в этом виде подверглось сексуальному надругательству этого человека…» Нет необходимости добавлять, что никого из упоминаемых людей нельзя поставить на место Флехсига. К концу его пребывания в Лейпциге его стал мучить страх, что его «собираются бросить санитарам» для сексуального насилия. Все сомнения относительно роли, которая изначально отводилась доктору, рассеиваются, когда мы видим, что на более поздних стадиях развития фантазий он открыто признает свое женственное отношение к Богу. Другое обвинение против Флехсига красной нитью проходит через книгу. Флехсиг, по его словам, пытался осуществить над ним «убийство души». Как нам уже известно, пациент сам не уверен относительно того, в чем заключается это преступление, но оно связано с соображениями благоразумия, которые исключили публикацию (как мы видим из сокращенной третьей главы). С этого момента у нас остается единственный ключ. Шребер наглядно поясняет природу убийства души с помощью примеров из «Фауста» Гете, «Манфреда» Байрона, «Freischuetz» Вебера и т. д., и одно из этих произведений далее цитируется в следующем абзаце. Обсуждая разделение Бога на две сущности, Шребер отождествляет своих «нижнего Бога» и «верхнего Бога» соответственно с Ахриманом и Ормуздом [82]; и еще ниже дается небрежное пояснение в сносках: «Более того, имя Ахриман также употребляется в связи с убийством души, например в “Манфреде” Лорда Байрона». Пьесу, на которую он ссылается, вряд ли сравнима с фаустовой продажей души, и я тщетно искал в ней упоминаний «убийства души». Но суть и тайна этого произведения состоит в инцестуальных отношениях брата и сестры. И это и дает нам ключ.

Позже в этой работе я собираюсь возвратиться к обсуждению некоторых дальнейших возражений; однако пока что я считаю, что обосновал свое право считать основой болезни Шребера всплеск гомосексуальных импульсов. Такое толкование проливает свет на существенную деталь в истории болезни, которая в противном случае остается необъяснимой. Пациент пережил новый «нервный срыв», сыгравший решающую роль в развитии его болезни как раз в тот момент, когда его жена взяла краткий отпуск из-за собственных проблем со здоровьем. До тех пор она проводила с ним по несколько часов в день и обедала с ним. Но, вернувшись после четырехдневного отсутствия, она обнаружила в нем весьма прискорбные перемены: вплоть до того, что он больше не желал ее видеть. «Мой нервный срыв окончательно определила та ночь, когда я пережил необычайно высокое количество эмиссий – вплоть до шести за одну ночь». Нетрудно понять, что само присутствие его жены, должно быть, действовало как защита от притягательной силы окружающих мужчин; и, если мы готовы предположить, что у взрослого не происходит эмиссия без сопутствия какого-либо умственного компонента, мы можем объяснить пережитые в ту ночь пациентом эмиссии, предположив, что они сопровождались оставшимися неосознанными гомосексуальными фантазиями.