Эдвард Слингерленд - И не пытайтесь! Древняя мудрость, современная наука и искусство спонтанности

Если называть “западным” образ мышления, усвоенный в Европе и ее бывших колониях после эпохи Просвещения, то можно сказать, что для него характерно принятие рационального мышления как основы человеческой натуры, а мышления – как процесса, протекающего в высших сферах, абсолютно не связанного с шумным физическим миром. Это дуалистический взгляд в том смысле, что разум и якобы свойственная ему абстрактная рациональность {14} 14 Есть и исключения: Аристотель, Фридрих Ницше, Морис Мерло-Понти, Уильям Джемс и Джон Дьюи и др. резко отграничены от тела и эмоций и занимают по отношению к ним господствующее положение. Хотя психофизиологический дуализм {15} 15 О “народном” психофизиологическом дуализме см.: Bloom 2004. Также см.: Slingerland 2013. (О том, что даже в древнем Китае существовал психофизиологический дуализм, хотя и не настолько ясно выраженный, как в западной мысли после эпохи Просвещения.) отчасти является универсальной чертой человеческой психологии, традиция, прослеживающаяся от Платона до Декарта, превратила смутные догадки о разнице между людьми (у которых есть разум) и вещами (у которых его нет) в странную метафизическую дихотомию нематериального разума и неживой материи .

Это дуалистическое представление не только исказило наше восприятие себя, но и оказалось неожиданно вредным для науки {16} 16 Ранние исследования по когнитивным наукам воспринимали мышление как нечто абстрактное (не имеющее ничего общего с конкретными образами и телесным восприятием) и проявлявшееся в “разуме”, как призрачная субстанция, таинственным образом связанная с телом. (Декарт считал, что связь осуществляется через шишковидное тело, но у этой теории нашлось мало сторонников.) Исследователи когнитивных наук долго не могли понять, насколько она неверна. Их существенным преимуществом перед философами, большинство которых не следят за новостями, оказалось то, что ученые проводили эксперименты и собирали эмпирические данные. То есть они проверяли, работает ли эта модель. Как с радостью расскажут вам философы науки, очень трудно получить прямой ответ через такие испытания, но кое-что мы все-таки можем узнать, и неспособность бестелесной модели описать, как человек на самом деле думает и действует, оказалась одной из них. В 80–90-х годах ученые начали искать альтернативу ложной философской модели. . До середины XX века ученые-когнитивисты воспринимали разум как мозг в колбе, выполняющий обработку абстрактной информации, – и это спутало им карты. К счастью, в последние несколько десятилетий когнитивные науки стали избавляться от концептуальных оков дуализма и начали воспринимать разум по-настоящему “телесным” {17} 17 О “первом поколении” (против второго) когнитивных наук и теории воплощенного сознания см.: Gibbs 2006. О философских попытках “привести тело в чувство” см.: Johnson 1987. . Это значит, что наше мышление завязано на конкретный опыт, и даже то, что кажется довольно абстрактным, связано через аналогии и метафоры с нашими телесными ощущениями. Нам трудно думать о правосудии , не представляя себе весы, а размышляя о жизни, мы неизбежно приходим к образам путешествия и дороги {18} 18 См.: Lakoff and Johnson 1980; Lakoff and Johnson 1999. . Телесное восприятие сознания {19} 19 Об образной природе мышления см.: Kosslyn, Thompson, and Ganis 2006. Об эмоциях и разуме см.: Damasio 1994; Berthoz 2006. О нацеленности мышления на действие см.: Gibson 1979; Noë 2004. также неразрывно связывает мышление с ощущениями, и это ставит под вопрос строгое разграничение рассудка и эмоций. Более того, когнитивисты начинают принимать тот факт, что мозг создан в первую очередь для действия , а не для обработки абстрактной информации (но, если необходимо, он умеет и это). Эта революция “воплощенного разума” была, по крайней мере отчасти, вдохновлена азиатской религиозной мыслью (в том числе древнекитайскими и более поздними соображениями китайских буддистов об у-вэй ), что делает сплав когнитивных наук и китайской мысли {20} 20 См.: Varela, Thompson, and Rosch 1991; Thompson 2007; Flanagan 2011. в этой книге вполне оправданным.

Западные философы (обычно они отстают от ученых) также начали понимать важность для своей дисциплины и эмпирического знания, и незападных традиций. Пока еще небольшое число философов, не избегающих психологии, признает, что древнекитайская традиция с ее телесным видением “я” позволяет скорректировать чрезмерное увлечение современных западных философов {21} 21 См.: Munro 2005; Bruya 2010; Slingerland 2011 a ; Seok 2012. Также см.: Rosemont and Ames 2009. рацио, сознательным и силой воли. Так, современная западная философия настаивает на важности абстрактного, репрезентативного знания о мире, то есть фактах вроде “Столица Италии – Рим” или E = mc 2, а древнекитайские философы говорили о “ноу-хау”: практической, неявной, нередко не поддающейся описанию способности делать что-либо хорошо. Я умею ездить на велосипеде, но не могу объяснить, как я это делаю. (Сосредоточившись на том, как ездить, или пытаясь объяснить это другому, зачастую можно ухудшить свои способности к езде на велосипеде.)

Для древнекитайских мыслителей кульминацией познания было не понимание абстрактных принципов, а достижение состояния у-вэй . Целью же виделась способность действовать в физическом и человеческом мире абсолютно спонтанно и в то же время в полной гармонии с естественным порядком природной и социальной реальности “Путь”, Дао, ). Из-за желания знать {22} 22 См.: Ryle 1949; Polanyi 1967. , как , а не знать то или это , в китайской традиции последние две тысячи лет уделяется куда больше внимания анализу внутреннего ощущения у-вэй , разрешению парадокса, лежащего в основе этого понятия, и выработке приемов, позволяющих его достичь. Идеальный человек в древнем Китае скорее похож на тренированного спортсмена или умелого художника, а не на бесстрастного аналитика, взвешивающего все “за” и “против”. Этот образ лучше подходит и нашему интуитивному пониманию того, что такое совершенный человек, и научному пониманию того, как устроен разум.

Понятия у-вэй и дэ (помимо того, что они помогают нам выйти за рамки строгого психофизиологического дуализма) открывают важные аспекты спонтанности и социального взаимодействия, которые ускользнули от современной науки, все еще тесно связанной с другой основой западной мысли: крайним индивидуализмом. Идеальный человек {23} 23 У-вэй можно воспринимать как телесную альтернативу современному западному “бестелесному” идеалу. Почти без преувеличения можно сказать, что идеальный человек для большинства течений западной мысли оказался бы отрешенным летающим мозгом в колбе, свободным от всех телесных эмоций и раздражителей. Этот жуткий летающий мозг был бы способен получать информацию об окружающей среде через электронные сенсоры, обрабатывать ее, находить наилучшее рациональное решение и потом посылать сигналы таким же жутким роботам, которые исполняли бы его волю. Это кажется отвратительным, потому что неестественно , на каком-то уровне мы понимаем, что это не сработает. И здесь популярная культура дает ответ на вопрос, который наша научная традиция обычно упускает: в любом романе или фильме бесстрастный рациональный манипулятор с “инструментальным” подходом, идеал западной философии, всегда будет злодеем . Мы не доверяем такому человеку и находим его отталкивающим, потому что на каком-то уровне осознаем, что мы не бестелесные мозги и что части нашего тела не просто механические устройства. Мы – полноценные, хорошо настроенные системы из разума и плоти, способные на довольно бесстрастные рассуждения, но в основном направляемые осознанными эмоциями, привычками восприятия и импульсами. Поэтому герой, который в конце концов побеждает злодея, выглядит как человек в состоянии у-вэй : он храбр, но не безрассуден, страстен, но не ослеплен, умен, но не коварен. в западной философии не только бестелесен, но и в высшей степени одинок. В последние двести лет на Западе господствовал взгляд на человека как на актора, преследующего собственные интересы и принимающего во внимание лишь вознаграждение и наказание. Человеческие сообщества, согласно этому воззрению, формировались, когда одинокие охотники и собиратели – как правило, мужчины во цвете лет (при подозрительном отсутствии супруг, детей, стариков и больных) – встретились на поляне, обсудили правила, по которым собираются жить, и ударили по рукам. Экономисты и политологи лишь сейчас начинают понимать, что это сказка, сочиненная пару веков назад высокопоставленными мужчинами-землевладельцами (кого философ Аннет Байер назвала “сборищем попов {24} 24 См.: Baier 1994: 114. , женоненавистников и холостяков-пуритан”).