Генри Элленбергер - Открытие бессознательного [Том 2]

Трудность в понимании сложной личности Фрейда приводила многих к поиску базового определения, которое сделало бы его облик достаточно ясным. Приводились интерпретации Фрейда как еврея, как венского профессионала своего времени, как романтика, как литератора, как невротика и как гения.

Фрейд 195писал в 1930 году, что полностью отстранен от религии предков (как и от любой другой), и что не может отдаться еврейской националистической идее, но никогда не отрицал принадлежности к своему народу. Он признавался, что чувствует свою специфичность еврея, и не желал бы, чтобы она оказалась какой-либо другой, и что если бы кто-либо заинтересовался, что же еврейского остается в нем, он бы ответил: «Не слиш-

-67-

ком многое, но, вероятно, самое главное» 196. Его еврейское чувство, казалось, должно было следовать по той же траектории, по которой оно развивалось во многих его австрийских современниках. Антисемитизм практически не существовал в Австрии ко времени его рождения. Во времена его юности он проявлялся в определенных студенческих сообществах. В последние две декады девятнадцатого столетия антисемитизм нарастал, но вряд ли мог искалечить карьеру профессионала. В пропорции к усиливающемуся антисемитизму, особенно после Первой Мировой войны, оживилось чувство еврейской самобытности, и многие евреи, склонявшиеся к отрицанию своей еврейской индивидуальности, пришли к решению подчеркивать ее. Возможно, наилучшая интерпретация личности Фрейда как еврея была дана Хайманом:

Представьте себе мальчика, подрастающего в еврейской семье среднего класса, с преданиями о происхождении от прославленных мудрецов, с легендарной историей семьи, восходящей к временам разрушения Храма. Он был первенцем матери и ее любимцем, избалованным «мудрецом» отца и гордостью, радостью учителей. Мы знаем, что он будет довольно радикальным в пору юношества, но успокоится, и что станет хорошим мужем и любящим, потакающим отцом, страстным карточным игроком, великим краснобаем среди закадычных друзей. Он обладает двойственным чувством в отношении своего еврейства, подобно сотне полуинтеллектуалов, которых мы знаем. Ему не нравится христианство, которое, как он считает, не несет никакой новой веры, почти все его друзья - евреи. Он восхищается еврейскими ритуалами, но посмеивается над ними как над суевериями, он поигрывает с мыслью об обращении, но никогда не задумывается над ним серьезно. В нем развивается огромное честолюбие - он мечтает стать успешным и прославленным и испытывает соответственное презрение к нечестолюбивым гоям (Goyim= иноверцам - иврит). Он скептически относится к мысли, что какой-то нееврейский автор (скажем, Джордж Элиот) мог написать о евреях и знать о вещах, «о которых мы говорим только между собой». Он страдает от «нищих» (schnorrer, собственный термин Фрейда) фантазий о наследовании незаслуженного богатства, отождествляет себя с еврейским героизмом в истории и легенде («Я часто чувствовал себя так, как если бы унаследовал весь пыл наших предков, когда они защищали свой Храм».) Мы можем быть уверены в том, что этот парень кончит тем, что вступит в B'nai B'rith («Общество сынов Завета»), и так и произошло. Если бы нам сказали, что этот доктор Фрейд создал себе обеспеченную жизнь как практикующий терапевт, обеспечил первоклассное образование своим детям, и о нем никто не знает, кроме соседей, мы бы не удивились 197.

Несомненно, существует множество людей среди еврейских современников Фрейда, чьи жизни и карьеры следовали подобному образцу

-68-

(однако они не обрели мировой славы). Сравнение Фрейда и Брейера может оказаться поучительным: Брейер, оказавшийся жертвой интриг, упустивший возможность создания блестящей академической карьеры, никогда не приписывал свои неудачи антисемитизму и заявлял, что совершенно удовлетворен своей жизнью. В то же время Фрейд непрестанно ссылался на враждебное отношение антисемитов - коллег и официальных чиновников. Говоря о своем отце, Брейер подчеркивал, как замечательно было для человека его поколения быть свободным от гетто и обладать возможностью войти в более широкий мир; единственная ссылка Фрейда на юность отца содержится в его рассказе о том унижении, которое причинил отцу иноверец. Брейер посвятил половину книги восхвалению отца, по контрасту с Фрейдом, не испытывавшим угрызений совести из-за выражения враждебных чувств к отцу. Брейер критиковал сверхчувствительность еврея к малейшему проявлению антисемитизма и относил ее к несовершенству ассимиляции; Фрейд с самого начала чувствовал себя принадлежащим к преследуемому меньшинству и относил свои творческие способности частично к тому факту, что был вынужден думать иначе, чем большинство. Бенедикт в автобиографии привел длинный список жалоб по поводу своих современников, но никогда не обвинял их в антисемитизме. Таким образом, существование еврея в Вене могло привести его к усвоению различных позиций в отношении иудаизма и нееврейского мира, но это не служило препятствием для того, чтобы в то же время вполне ощущать себя венцем.

Фрейда также можно было бы понять, если рассматривать его как типичного представителя венского профессионального мира в конце девятнадцатого столетия. В Вене, этом этническом и социальном плавильном котле, вовсе не считалось необычным, если одаренный человек из нижней части среднего класса мог подняться по социальной лестнице и достичь к середине жизни весьма высокого социального и финансового статуса, при условии, что закончит среднюю школу и университет. Одним из таких примеров служит Йозеф Брейер, сын скромного учителя, ставший одним из наиболее обеспеченных врачей в Вене, который мог, несомненно, продвинуться и дальше, если бы захотел. Такой человек, конечно, должен быть одаренным, усердным тружеником, не лишенным амбиций, - и Фрейд имел все эти качества. Для человека, чья деятельность лежит в области медицины, это означает столкнуться с периодом плохо оплачиваемых работ в больнице, с преподаванием в звании приват-доцента, с напряженной конкуренцией и годами кропотливой, скромно вознаграждаемой научной работы. Фрейд был

69-

Генри Ф. Элленбергер

одним из тех, кто успешно преодолел эти испытания. Начиная с тридцатипятилетнего возраста он уже мог вести жизнь богатого венского буржуа, имевшего просторную квартиру с несколькими слугами в одном из наилучших жилых кварталов Вены. Три летних месяца он проводил на отдыхе в Австрии или за границей, читал «Neue Freie Presse» и строго исполнял обязательства своей профессии. Кроме того, Фрейд в высшей степени овладел манерами крупной венской буржуазии своего времени, утонченной и многосторонней культурой, исключительной светскостью, доброжелательным юмором и искусством поддержания беседы. «Толкование сновидений», «Психопатология обыденной жизни» и «Остроумие и его отношение к бессознательному» - все эти работы наполнены намеками на венскую жизнь и современные местные события. Фрейд был венцем до мозга костей (включая характерную аффектацию ненависти к Вене).