Сергей Батчиков - Уроки Второй мировой. Восток и Запад. Как пожать плоды Победы?

Если те, кто был уже взрослым в 1917 году, помнили матрицы ценностей прошлого, то родившиеся в начале 1920-х всего этого не знали и готовы были воспринимать новые социальные истины вне их запутанной логики, интриг, всей предыстории. Все трудности и неувязки было принято списывать на пережитки, козни оставшихся врагов, на короткий срок воцарения нового мира. А родители, в нужде, лишениях и бесконечных трудах воспитывавшие в это время детей, из любви к детям и из опасений за их безопасность уже научились помалкивать… Но каждый гражданин советский видел – идет не показная, а гигантская стройка нового.

Когда детям 1923, 1924, 1925-го годов рождения исполнилось 15–17 лет, они стали поколением, портрет которого так точно и пронзительно дал Борис Васильев в повести «Завтра была война», как и другие великие наши писатели, хлебнувшие горя войны. Именно это поколение принесет стране Победу, почти полностью отдав себя ей в жертву, вместе с теми, кто был постарше и моложе, а также с теми, кто остался жив, но стал неизбежно другим после войны. Там же, где происходит великое трагическое жертвоприношение, там возникает нечто космического масштаба, Богоподобное, сопоставимое с появлением великих религий. Это явление уловил еще в августе 1914 года малоизвестный тогда писатель М.М. Пришвин: «Россия вздулась пузырем – вообще стала в войну, как пузырь, надувается и вот-вот лопнет…, если разобьют, то революция ужасающая… Последствием этой войны, быть может, явится какая-нибудь земная религия».

Великая Отечественная для явления «земной религии» была еще более основательной причиной. Произошел, однако, невероятный и, пожалуй, беспрецедентный симбиоз земного и небесного. Первая мировая ниспровергла главную религию страны. Великая Отечественная своим великим жертвоприношением переплавила Веру и Победу, Голгофу и Воскресение.

Никакая трагедия не уничтожает любовь: к близким, детям, к «родному пепелищу и отеческим гробам». И нравилась ли кому Советская власть, не нравилась ли, обижен ли кто на нее, ненавидит или вдохновлен социалистическими идеалами – все это 22 июня 1941 года вмиг перестало иметь какое бы то ни было значение.

Черная демоническая огромная сила, заявлявшая, что Бог именно с нею, Got mit uns, поставила вопрос предельно обыденный: как поступит обычный, советский теперь человек, которого оторвали от родословия, от сохи, от станка и вышвырнули на фронт, на поле боя, в мир внезапной смерти под двухдольный счет метронома: «За Родину! За Сталина!»?

А между этими долями, в голове бегущего в атаку воина проносился вихрь его личных «за» и «вопреки». За двор у дома, за илистый берег реки, за бегущие волны степной травы, за шершавые руки постаревшей матери, за волнующее дыхание любимой, за искренние глаза детишек, за жизнь. И – вопреки – всему, что ломало эту жизнь в юности и зрелости солдат, призванных на фронт. Вопреки власти, перекроившей их традиционный мир и столь беспощадной к своим реальным и мнимым врагам. И за эту власть, ставшую неотъемлемым свойством Родины. Как заметит хромой поручик в довоенном стихотворении К.Симонова: «Нелепая любимая земля».

Война спрямила все объяснения, стерла нюансы, все вопросы поставила ребром. Для понимания вдруг возникшей новой картины мира и ориентации в том, кто виноват, значение имел лишь один вопрос – кто первый напал. Ответ на него давал великую силу и энергию справедливости и правоты, критерий оценки патриотизма и предательства. Все остальное «было» теперь стало несущественно.

Эта черная сила была страшнее всех страхов и горя, испытанных народом за 27 лет до 1941-го.

Второй в СССР, после Сталина, человек перечислял: Киев, Севастополь, Каунас… Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской стороны и со стороны Финляндии… Вся ответственность за это нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германское фашистское правительство…»

Ранее в тот же день, когда немецкие бомбардировщики уже отутюжили заданные цели на территории СССР и на границе полным ходом шли бои, в большинстве своем крайне неудачные для советской стороны, Геббельс по Великогерманскому радио зачитал обращение Гитлера к немецкому народу и национал-социалистам.

Советскому обществу, естественно, это обращение не транслировали, но весь мир ждал гитлеровской интерпретации событий, а на столе у Сталина оно было буквально через несколько минут.

Лишь сейчас, спустя три поколения можно задаваться вопросами о комплексе причин и мотивировок войны.

Как свою агрессию обосновывал враг?

В стиле Гитлера, склонного к обильным разглагольствованиям, обращение давало его трактовку причин нападения и было призвано задать оценки и оснастить фактурой мотивы поведения и армии, и дипломатии, и немецкого общества, и населения оккупированных стран. В обращении было примерно 8 страниц убористого текста и на его прочтение Геббельс потратил около 20 минут.

Гитлер устами Геббельса начал с обвинения Англии, объявившей Германии войну 3 сентября 1939 года, умолчав, что 1 сентября после собственной же провокации в Глейвице Германия первой напала на Польшу. Суть претензии сводилась к тому, что Англия помешала консолидации Европы в борьбе против СССР, «самой сильной в данное время державы континента». Эта политика Англии, по Гитлеру, традиционна и восходит к подавлению Испании, Голландии, Франции. Оттоптавшись на тезисе во всем виноватой Англии, Гитлер нарисовал картину поверженной в 1918 году Германии, нищеты и нужды, позорного неуважения к народу, вспомнив попутно Клемансо с его словами о 20 миллионах лишних людей в Германии, которых «нужно устранить с помощью голода, болезней или эмиграции». И вывел именно из этого состояния начало национал-социалистического движения «по объединению немецкого народа и возрождению Империи».

Был обрисован и состав противников – «эгоистической всемирной коалиции богатства и власти», и состав союзников из числа народов, «которым тоже не повезло» и которым «даже формально запрещалось право… на свою долю в богатствах этого мира».

В этой картине мира требовалось объясниться и по поводу отношений с «самой сильной державой Востока». Объяснение адресовалось не только немецкому народу, но и особо – национал-социалистам. У партийной и эсэсовской элиты были свои упреки к вождю за известное сближение с СССР. Гитлер объяснил мотивы пакта о ненападении от 23 августа и пакта о дружбе от 28 сентября 1939 года стремлением противостоять британской «политике окружения» и тем, что хотел «длительного баланса интересов с этим государством», СССР.