Лиза Барретт - Как рождаются эмоции

С этого дня каждый раз, когда вы читаете статью об эмоциях животных, ждите такого же шаблона. Если ученый маркирует какое-то поведение наподобие застывания с помощью слова для психического состояния наподобие «страха», вам следует подумать: «Ага, ошибка умозаключения о психическом состоянии!» Справедливости ради, ученым крайне трудно избежать ловушки с умозаключением о психическом состоянии. Финансирующие организации предпочитают субсидировать исследования, которые относятся непосредственно к человеку. Ученые также должны осознать, что они в первую очередь делают умозаключение о психическом состоянии, что является нетривиальным подвигом самокопания. А затем они должны быть достаточно смелыми, чтобы встретить критику и презрение своих коллег, плывя против течения. Но это можно сделать.

Нейробиолог Джозеф Леду, который популяризировал идею изучения страха в своей знаменитой книге «Эмоциональный мозг», сейчас выступает против термина «страх» в отношении крыс. Высказывая такую точку зрения, он демонстрирует редкое интеллектуальное мужество. Он опубликовал сотни работ по так называемому обучению страху и популярную книгу о нейрональной основе страха, находящейся в миндалевидном теле, однако внимательно рассмотрел доказательства обратного и изменил свою позицию. Согласно его пересмотренной точке зрения, замирание способствует безопасности животного при встрече с угрозой; это поведение для выживания. Его классические эксперименты обнаружили то, что он сейчас называет цепью для выживания, которая управляет замирающим поведением, а не психическим состоянием вроде страха. Изменение теоретических взглядов Леду — еще один пример новой научной революции в области представлений о психике и мозге, шаг в сторону более научно обоснованной теории эмоций [637].

Хотя Леду и другие аналогично мыслящие ученые поменяли свои взгляды, вы без труда можете найти ошибку умозаключения о психическом состоянии в видеороликах YouTube и разговорах с другими исследователями, которые изучают эмоции у животных. Докладчик показывает вам убедительный фильм или рисунок какого-нибудь животного, чем-нибудь занятого. Смотрите, как счастлива крыса, когда вы ее щекочете; смотрите, как печальна собака, когда она скулит; смотрите, как боится крыса, когда она замирает. Но помните, что эмоции не наблюдаются, а только конструируются. Когда вы смотрите видео, вы не осознаёте, что вы используете понятийное знание, чтобы делать умозаключение, — не более чем вы осознавали процессы, которые в главе 2 превратили случайные пятна в пчелу. Поэтому вам кажется, что животные эмоциональны.

В главе 4 я объясняла, что каждая так называемая эмоционально реагирующая зона мозга выдает прогнозы, чтобы управлять телесными ресурсами. Добавьте ошибку умозаключения о психическом состоянии, хорошенько перемешайте, и вы получите рецепт грандиозного мифа, как действуют в мозге эмоции. Одно дело — наблюдать, что передняя поясная кора какого-то грызуна увеличивает свою активность, когда сосед испытывает боль. Совершенно другое — заявить, что этот грызун испытывает сострадание. Более простое объяснение состоит в том, что эти два животных просто взаимно влияют на бюджеты тел друг друга, как это делают многие создания [638].

Вы с большей вероятностью поучаствуете в умозаключениях о психическом состоянии, когда рассматриваемое животное сходно с вами. Проще воспринять радость у носящейся собаки, чем у носящегося таракана. Проще увидеть любовь у мамы-крольчихи, спящей с крольчонком, чем у червяги — похожего на червя земноводного, — которая кормит потомство собственной плотью. Номинированный на премию «Оскар» фильм «Район № 9» дает фантастический пример такого явления. Инопланетяне в нем выглядят на первый взгляд отвратительными насекомыми ростом с человека, но как только мы замечаем, что у них есть семьи и любимые, мы ощущаем сочувствие к ним. Даже геометрические формы Хайдера и Зиммель выглядят человекоподобными, поскольку их скорость и траектории напоминают о людях, преследующих друг друга. Мы начинаем воспринимать их действия в терминах психических причин, и они включаются в сферу нашей морали [639].

Умозаключение о психическом состоянии животных — само по себе неплохо, это совершенно нормальная вещь. Каждый день я еду мимо плаката, на котором изображен умилительный детеныш орангутана. Я расплываюсь в улыбке каждый раз, когда подъезжаю к нему, независимо от того, о чем еще я размышляю, — хотя я знаю, что на самом деле этот орангутан не улыбается мне и не обладает разумом, подобным моему. Честно говоря, если бы все заблуждались с умозаключением о психическом состоянии животных и в ходе этого процесса мы бы включили этих животных в свою моральную сферу, возможно, было бы меньше браконьеров, убивающих слонов и носорогов ради бивней и рогов или охотящихся на горилл и бонобо ради пищи. Если бы люди делали больше умозаключений о психическом состоянии, наблюдая других людей, возможно, у нас было бы меньше жестокости и меньше войн. Однако когда это делает ученый, мы должны противостоять соблазну умозаключений о психическом состоянии [640].

Мы приучены думать о животных в собственных терминах: насколько похожи они на нас, чему они могут научить нас, каким образом они могут быть полезными для нас, в чем мы превосходим их. Для нас нормально очеловечивать животных, если мы собираемся их защищать. Но когда мы смотрим на животных через очки собственной индивидуальности, мы можем навредить им, причем часто не думаем об этом. Мы рассматриваем сильно привязанных к нам собак как «слишком требовательных» и наказываем их, когда следовало бы обеспечить им предсказуемую заботу и любовь. Мы отрываем детенышей шимпанзе от их матерей, когда в дикой природе они бы воспитывали отпрысков до пяти лет, обеспечивая тепло и запах шерсти матери. Перед нами вызов: понять разум животных как их собственный, а не как неполноценный человеческий разум. Последняя идея возникает из классического взгляда на человеческую природу, которая подразумевает, что шимпанзе и прочие приматы — менее развитая, уменьшенная версия нас самих. Это не так. Они приспособлены к экологической нише, в которой живут. Шимпанзе должны искать пищу, а современные люди — большей частью нет, поэтому мозг шимпанзе устроен так, чтобы идентифицировать и запоминать детали, а не строить ментальные сходства [641].

В итоге, если мы изучим животных в их собственных терминах, мы получим пользу, поскольку наши отношения с ними будут лучше. Мы будем меньше вредить им и миру, где мы все вместе живем.

Животные — эмоциональные создания, по меньшей мере для воспринимающих их людей. Это часть социальной реальности, которую мы создаем. Мы приписываем эмоции своим автомобилям, своим домашним растениям и даже кружочкам и треугольничкам из фильма. Мы также приписываем эмоции животным. Однако это не означает, что животные переживают эмоции. Животные с небольшой аффективной нишей не могут сформировать понятия эмоций. Лев не может ненавидеть зебру, когда охотится и убивает ее в качестве добычи. Вот почему мы не считаем действия льва аморальными. Каждый раз, когда вы читаете книгу или новость о том, что животные испытывают человеческие эмоции («Экстренное сообщение: кошки ощущают schadenfreude по отношению к мышам»), сохраняйте этот образ мышления, и вы быстро увидите, как перед вами материализуется ошибка умозаключения о психическом состоянии.