Константин Платонов - Психология религии.

Знаменитый французский агроном Антуан Пармантье, будучи в плену в Германии, питался картофелем. Вернувшись на родину, он задался целью внедрить его на французских полях. Однако он долго не мог никого переубедить, соотечественники не признавали картофеля. Тогда Пармантье пошел на хитрость. В 1787 году он добился от короля разрешения посадить картофель на земле, известной своим плохим плодородием. По его просьбе поле охранял вооруженный отряд королевских солдат в полной парадной форме. Но только днем, а на ночь охрана снималась. И тогда народ, привлеченный запретным плодом, начал по ночам выкапывать картофель и сажать его у себя в огородах. А этого и добивался хитроумный агроном.

В соседнем доме со мной живет одна домохозяйка. Икон в ее комнате нет, цитат из религиозных книг от нее никто не слышал. Да и в церковь она никогда не ходила. А вот критику поведения соседей, критику работы домового комитета и Моссовета от нее слышали нередко. И не с глазу на глаз, а на весь квартал.

Особенно она возмущалась перебоями транспорта и медленным строительством линии метро. Написав не одно письмо в газету, она даже слыла «хорошей общественницей».

Но когда стало известно, что будут ломать церковь, на месте которой должна быть станция метро, она вместе с небольшой группой других кликуш, доводящих себя до истерических припадков, стала каждый день ходить именно в этот храм, «пытаясь его отстоять».

А рядом были другие церкви: одна совсем близко, а другая чуть подальше. Предназначенная к сносу церковь никакой архитектурной ценности не имела. А чтобы станцию метро поставить в другом месте, пришлось бы не только снести жилые дома, но и на многие годы создавать неудобства пассажирам метро, в том числе и моей соседке. Но она ни о чем этом не думала, а просто с удовольствием пользовалась случаем безнаказанно поскандалить, прикрываясь религиозным чувством, появившимся у нее из подражания.

Так и она стала «обращенной». Но ненадолго.

Община одной снесенной церкви должна была влиться в общины соседних, рядом расположенных церквей. Но… во главе каждой церковной общины стоит выборная «двадцатка», для которой церковная кружка — это источник немалого дохода. И понятно, члены двадцатки терять и делить свой доход ни с кем не хотели.

Проведя соответствующую идеологическую обработку верующих, они настояли, чтобы общины не сливались. При обсуждении вопроса о слиянии общин страсти настолько разгорелись, что, казалось, вопрос стоит о слиянии православной церкви с мусульманской мечетью или еврейской синагогой. «Двадцатка» повернула дело так, что в одном здании церкви начали работать две общины, ну как две школы, в одном и том же помещении, в две смены.

Поначалу все было тихо. Приток денег увеличился, и их хватало на тех и на других. Но вскоре корысть и нежелание делить доходы взяли верх над религиозной психологией и элементарным приличием. В церкви во время богослужения между «двадцатками» начались не только громкие споры, но и драки.

— Сейчас нашему батюшке служить молебен! — кричат одни.

— Нет, сейчас наш отслужит панихиду по покойнику, а заодно и по вам! — кричат другие.

— Сребролюбцы!.. Шкурники!.. Мошенники!.. — надрываются одни.

— Лихоимцы!.. Воры!.. Хищники!.. — не остаются в долгу другие, не обращая внимания на идущее богослужение.

Не ожидая от бога помощи в решении денежных споров, обе общины начали писать в советские и партийные органы кляузы с взаимными обвинениями в корысти, алчности, хищениях и просто в жульничестве.

Этот случай, попавший на страницы газет, очень поучителен для понимания уже не столько религиозной психологии, сколько психологии служителей религии. А психология религии должна изучать и то и другое.

Так В.А. Жуковский в «Светлане» описывал гаданье. Несколько десятков очень занятных способов различных гаданий описал Франсуа Рабле в начале III книги романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», например аэромантию, пирамантию, альфитомантию, стихомантию, котонтромантию и т. д.

Психологическим корнем гадания является всегдашний интерес человека к будущему и стремление заглянуть в него. А вот простой опыт, раскрывающий и второй психологический корень гадания.

Согните лист бумаги, капните чернила на места сгиба и сложите бумагу пополам, потерев пальцем место, где собираются чернила, чтобы разогнать их. Испортив несколько листов бумаги, вы научитесь делать замечательные кляксы. Ответьте сами и спросите кого-нибудь, что напоминает сделанная вами клякса? Чем богаче у смотрящего фантазия, тем больше он увидит в этих кляксах.

Так и наши бабки в тенях на стене видели тройки с женихами, брачный венец, смерть с косой, гроб… Видели они в результате апперцепции то, что либо хотели, либо, наоборот, очень боялись увидеть.

Но во всяком гадании: с воском, на картах, на бобах или по полету птицы, как гадали в древние времена, — всегда заложена вера в возможность предвидения, вера в наличие магической связи между результатом гадания и судьбой человека. Гадание — наиболее сохранившееся проявление психологии магии.

«Соня была взволнована не меньше своей подруги и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. „Только бы он был жив!“ — думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.

Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.

— Ах, Наташа! — вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.

— Что? Что? — спросила Наташа.

— Это то, то, вот… — сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.

Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.

— Помнишь ты, — с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, — помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..

— Да, да! — широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что-то о князе Андрее, которого она видела лежащим.

— Помнишь? — продолжала Соня. — Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, — говорила она, при каждой подробности делая жест рукой с поднятым пальцем, — и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, — говорила Соня, убеждаясь по мере того, как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказывала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем-то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он покрыт был розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.