Эдвард Хэлловэлл - Почему я отвлекаюсь

Я чувствовал себя глупо: получалось, что специалист по СДВ пропустил симптомы у пациента, которого видел ежемесячно в течение пяти лет. Но дело в том, что, работая с Берни, я, образно выражаясь, закрыл диагностическую тетрадь. Когда наши беседы стали регулярными, я перестал мыслить категориями диагностики. Лишь упоминание симптомов его ребенка, к счастью, вновь вернуло меня в этот режим. Это стало для меня серьезным уроком. Я осознал, насколько то, что мы видим, зависит от контекста. Вот я, профессионал, специально обученный выявлять симптомы синдрома дефицита внимания, много лет работаю с человеком, у которого есть многие из этих симптомов, а я их не замечаю. И оказался просто не готов заметить. Контекст моей работы с Берни определял его как человека, не страдающего от СДВ, поэтому я не видел очевидных симптомов. Готов поспорить, что не заметил бы их у близкого друга и даже у собственной жены — опять же из-за контекста.

Это беда всех взрослых: о нас уже сложилось какое-то впечатление, да и мы сами уже имеем о себе определенное мнение. Из-за этого провести радикальную переоценку невероятно сложно, а для постановки диагноза СДВ нужно именно это.

В большинстве случаев синдром протекает тяжелее, чем у Берни, но при этом большинство страдающих от СДВ во взрослом возрасте нельзя назвать неудачниками. Это заболевание есть у многих весьма успешных людей, особенно творческих — художников, актеров, писателей, а также ученых; представителей профессий, требующих энергии и риска, и у тех, кто работает на себя.

Недавно я лечил одного врача — назовем его Джошуа. Он обратился ко мне по поводу депрессии. Джошуа было за пятьдесят: высокий плотный мужчина, борода с проседью и характерный акцент. Я не смог определить его национальность и предположил:

— Вы говорите как южанин?

— Возвышенности Теннесси. Один из многих южных диалектов.

Он оказался теплым, дружелюбным человеком, специалистом по общей хирургии, но уже не оперировал, а консультировал.

— Когда медицина перестала быть медициной и свелась к работе с бумажками, я ушел, — пояснил он. — С профессиональной точки зрения у меня все хорошо. И в браке тоже. Я просто не живу так, как мог бы. Не достигаю вершин. Я не такой творческий, каким мог бы быть. Вероятно, на то нет оснований, но мне кажется, я способен на большее. Не знаю, сможете ли вы помочь. У меня депрессия, но она всю жизнь то разгорается, то утихает. Я долго страдал алкоголизмом, но уже двадцать один год не пью.

— Как вы бросили? — спросил я.

Он усмехнулся, словно насмехаясь над различными организациями, которые претендуют на помощь людям с зависимостью.

— Применил единственный верный способ: завязал. В один прекрасный день просто перестал пить. До меня дошло, что эта привычка убьет или меня самого, или пациента, что еще хуже. Не могу сказать, что не скучаю по выпивке, но с тех пор не пил ни разу. Когда я бросил пить, депрессия немного ослабла, но все равно такое настроение бывает. Черное, тягучее время, когда одолевают мысли о том, какой я порочный и ничтожный.

— Вы начинаете себя ругать?

— Да. Так всегда было. Я ругаю самого себя, обзываю, раз за разом вспоминаю все неудачи. Знаете, сейчас могу рассказывать обо всем этом как о симптоме, но, когда это все на меня находит, лучше умереть. Я часами, даже днями зацикливаюсь на этих мыслях. Могу делать обычные дела, работать, но голос внутри меня звучит не переставая. Жена не может его остановить, никто не может. Я много раз ходил к психиатрам и перепробовал, наверное, все существующие антидепрессанты, но ничего не помогает. Может быть, придется с этим жить.

Он поднял брови, как будто рисуя знак вопроса там, где голос поставил точку.

— Не знаю, — сказал я. — Давайте попробуем получше разобраться в этих настроениях.

Выслушав долгую историю, я понял, что мрачные периоды Джошуа были нетипичны для депрессии. В них нет апатии, безнадежности и пессимизма. Он не терял сон, не переставал работать, не отгораживался от мира, как многие в этом состоянии. Имел место скорее активный внутренний монолог, как будто проповедник с амвона бичевал его за грехи. Кроме того, Джошуа никогда не думал о самоубийстве и не терял надежды на будущее.

С другой стороны, с самого детства у пациента наблюдалось множество признаков СДВ, которые он компенсировал структурированием и целеустремленностью.

— Знаете, — сказал я, — думаю, что может быть полезно посмотреть на вашу депрессию с другой точки зрения. Предположим, что это своего рода пагубное порождение вашего внимания. Вы теряете перспективу. Вместо того чтобы распределять внимание равномерно, вы излишне фокусируетесь на негативе. Это подспудный, но мощный процесс. Затем вы ощущаете, как какой-то безумный проповедник начинает вас обличать, и не можете перестать его слушать. Если говорить о диагнозе, то рассказанное вами заставляет думать, что у вас, вероятно, взрослая форма синдрома дефицита внимания.

— Вы имеете в виду то же самое, что у гиперактивных детей? — скептически спросил Джошуа.

— Совершенно верно. Но ваша разновидность особенно сильно поражает настроение. Вы концентрируетесь на плохом настроении и не можете сдвинуться с места. Вы не смеете его отпускать, опасаясь хаоса, идущего ему на смену.

Что-то в моих словах привлекло пациента. Он начал смотреть в угол потолка и с удивлением в голосе повторил: «Концентрируюсь на плохом настроении. Интересная мысль. Продолжайте».

В описанном выше случае Лора сосредоточивалась на тревожности, своем главном симптоме. Джошуа же наибольшее беспокойство причиняло персеверативное [23] Персеверация — устойчивое повторение какой-либо фразы, деятельности, эмоции, ощущения; «застревание» в сознании человека какой-то одной мысли. Прим. ред. , негативное мышление. Я рассказал ему про СДВ с тревожностью и депрессией, и он согласился, что это не исключено.

— Вы подразумеваете, что мой разум может попасть в цикл повторений — руминаций [24] Руминация (в психиатрии) — навязчивый тип мышления, при котором одни и те же темы или мысли постоянно возникают в голове человека, вытесняя все другие виды психической активности. Прим. ред. , как вы их называете, — как бегущая в ловушку ондатра? Ловушка закрывается, и зверь не может вырваться. Я так это ощущаю и постоянно борюсь с этим. Я называл это состояние депрессией, потому что оно причиняло сильную боль, но теперь, когда вы нашли иное сравнение, я понимаю, что это скорее борьба, а не депрессия.

— Именно так. Обычно вы концентрируетесь на задаче, графике или еще какой-либо логической схеме, но, попав в одну из таких ловушек, начинаете фокусироваться на беспокойстве и презрении к самому себе. Если получится игнорировать эти мысли — хотя это непросто — и посмотреть на сам процесс руминации, может быть легче вырваться из западни. Вместо того чтобы вступать в спор и отвечать вашему «проповеднику», игнорируйте его. Единственный способ это сделать — выйти из его «церкви». Сходите на пробежку. Позвоните кому-нибудь. Напишите письмо. Включите громкую музыку. Делайте все что угодно, лишь бы переключить внимание с ненависти к себе на что-то другое. Если у вас подобное расположение духа, не время заниматься самокопанием. Остерегайтесь «проповедника» — он притягивает. Вы человек интеллигентный, любите слова, выросли в строгих моральных рамках, поэтому, когда слышите аргументы против себя, едва ли можете удержаться от возражения. Но если вступите в диалог — вы попались! Вы не сможете переспорить «проповедника». Последнее слово всегда будет за ним.