Дуглас Кенрик - Инстинкты и смысл жизни. Почему в нас так много животного

Книга Ланкастер, как я и ожидал, имела мало общего с вопросами социальной психологии, которые мне должны были задавать преподаватели на экзамене. Но в ней было все, что нужно для ответов на вопросы, которые им следовало бы задать. Область социальной психологии занималась и продолжает заниматься многим, с чем люди сталкиваются ежедневно: любовь, агрессия, предрассудки, убеждение, подчинение власти. Несмотря на широту рассматриваемых тем, в теоретическом отношении в то время социальная психология была довольно ограниченной. Когда я поступил в магистратуру государственного университета Аризоны, двое моих преподавателей проинформировали меня по отдельности, и причем довольно горделиво, что социальная психология — это дисциплина, представляющая собой «мини-теорию». И действительно, когда я прочитал достаточное количество литературы по этому предмету, то понял, что она представляет собой мешанину из не связанных между собой миниатюрных теорий, каждая из которых должна была объяснить какую-то малую толику общественного поведения. Одна теория обращалась к агрессии, вызванной фрустрацией. Другая рассматривала межличностное притяжение у людей со сходными взглядами. Третья пыталась объяснить реакции на одностороннюю и двустороннюю аргументацию. И еще много-много других подобных теорий, большинство из которых были не связаны друг с другом.

Социальные психологи в то время были ограничены не только в теоретическом плане, но и в эмпирическом, поскольку занимались изучением узких вопросов, связанных с сознанием и поведения человека. Как и другие психологи, занятые в первую очередь экспериментами, социальные психологи в 1975 году сознательно отвергали исследование устойчивых черт характера как причин поведения и обращали основное внимание на то, как сознание и поведение человека реагируют на изменение конкретной ситуации. Смысл «ситуации» сводился к тому, что можно было уловить за полчаса, то есть за время проведения обычного психологического эксперимента. Имелись и причины таких ограничений: экспериментальные исследования были предназначены для того, чтобы обеспечить максимальные контроль и точность, а теоретические ограничения должны были сократить безудержные рассуждения о невозможности увидеть происходящее в сознании или теле человека. Но молодой и пытливый студент пытался преодолеть эти ограничения с упрямством подвыпившего человека, уронившего ключи в темном переулке, но упорно пытающегося найти их под фонарем, где лучше видно.

Это объясняет, почему я испытал почти неприличный восторг от той широкой теоретической перспективы, которая открывалась в книге Ланкастер. Это чувство было сродни тому, что я испытал, когда мне, мальчишке из католической школы, в руки попал эротический журнал: взрослые запрещают это смотреть, но сопротивляться соблазну трудно. Вместо узкого видения того, как очень специфичные лабораторные ситуации изменяют очень специфичные аспекты общественного поведения членов нашей конкретной культуры, Ланкастер предлагала эволюционную перспективу, манящую идею стирания граней между психологией, биологией и антропологией. Она призывала рассмотреть, как эти широкие дисциплины могут работать вместе.

В воодушевлении от тех перспектив, которые открывал новый подход, я начал рассказывать о книге Ланкастер каждому, кто меня слушал. Некоторые однокурсники и преподаватели смотрели на меня со странной усмешкой, как будто я на полном серьезе объяснял им, почему вступил в какую-нибудь секту. Но Эд Садалла, новый ассистент, недавно пришедший в университет, кивнул понимающе. Садалла не видел книги Ланкастер, но недавно прочитал другую книгу — «Социобиология». По словам Садаллы, «Социобиология», написанная гарвардским энтомологом Эдвардом Уилсоном о поведении муравьев, львов и других животных, была кладезем неподтвержденных гипотез о поведении человека.

Вообще-то у Садаллы уже была гипотеза о социальном доминировании, которую нужно было проверить. В ходе процесса, который Чарльз Дарвин назвал сексуальным отбором, самки многих видов животных тщательно подбирают самцов для спаривания, тогда как самцы ведут себя менее избирательно. Во многих случаях это означает, что самки отбирают наиболее социально доминантных самцов. Садалла заинтересовало, не обусловлен ли интерес женщин к мужчинам социальной доминантностью последних. Я подробно рассмотрю эти идеи позже, а пока просто хочу сказать, что Садалла, я и Берт Вершур провели ряд исследований, показывающих, что лидеры нового культа, если вам так будет угодно это назвать, исследователь приматов Джейн Ланкастер и энтомолог Эдвард Уилсон, выдвинули нечто новое и этому новому было суждено оказать мощное воздействие на науку о психологии человека.

С этим согласились не все. Хотя результаты наших работ по доминированию и привлекательности были однозначными и вполне достоверными, потребовалось больше десяти лет, чтобы их опубликовать. Мы и думать не думали, что на новую науку набросятся целые армии радетелей за политическую корректность с упорством хунвейбинов Мао Цзедуна, осуществляющих культурную революцию, и политических крестоносцев из романа Оруэлла «1984», выступающих против секса. Садалла, Вершур и я полагали, что мы просто применяем эволюционные концепции, полученные при изучении мира животных, к миру человека, но когда мы попытались опубликовать наши результаты, то узнали, что совершаем мыслепреступление [8] «Мыслепреступление» (англ, thought crime) — термин Дж. Оруэлла, употребленный им в названном романе. . Как написал один критик в ответ на нашу первую статью: «Будучи феминисткой и ученым, я считаю своим долгом уберечь излишне доверчивую аудиторию читателей этого журнала от подобного рода сексистских по своей сути измышлений». Столь опасными оказались наши результаты, что от них приходилось оберегать других исследователей! Выглядело так, что я и впрямь читал интеллектуальную порнографию, за чем меня и застукала сестра-монахиня!

Научная шумиха по поводу «Социобиологии» 9, сопровождавшаяся злобными нападками на Эдварда Уилсона, автора одноименной книги, теперь воспринимается как академическая шутка с длинной бородой. Но для молодого исследователя, оказавшегося непосредственным свидетелем происходящего, это стало личной битвой и втянуло меня в войну идей, изменивших облик современной науки. В конечном итоге научный спор часто бывает очень показательным и провоцирует новые исследования. А порой все это казалось настолько смешным, что сейчас стыдно вспоминать. Противники эволюционной психологии — некоторые из них были ведущими профессорами крупнейших университетов — с таким высокомерием и пренебрежением отзывались о новом направлении, что когда их ошибка обнаружилась, мы сделались знаменитостями. Оглядываясь назад, можно сказать, что 1975 год не стал апокалипсисом для традиционной общественной науки, ибо до сих пор есть те, кто отказывается признать происшедшее за последние тридцать пять лет, но на самом деле этот год стал годом второго пришествия Дарвина. И последствия мы продолжаем ощущать до сих пор.