Мэтт Ридли - Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству

Последним бастионом этого аргумента можно считать такое утверждение: даже если люди обладают развитой природой, никогда нельзя быть уверенным, что наблюдаемое — проявление инстинктов, а не следствие сознательных или культурных решений. Состоятельные люди больше благоволят сыновьям, чем дочерям — так делают и многие приматы высокого социального ранга. Да, у обезьян есть этот инстинкт, но почему он непременно должен быть и у человека? Возможно, люди сознательно, с помощью логики, пришли к заключению, что именно сыновья, а не дочери могут использовать богатство в качестве ключа к большему репродуктивному успеху. Поэтому, когда дело касается людей, никогда нельзя полностью отвергать культурную гипотезу. Как пишет Дэн Деннетт в своей книге «Опасная идея Дарвина» [45] Оригинальное название — «Darwin’s dangerous idea». , «если фокус так уж хорош, тогда рано или поздно он будет заново открыт каждой культурой — открыт с помощью разума, без необходимости генетического наследования» 139.

Впрочем, вышеупомянутый аргумент — палка о двух концах, наносящая гораздо более сильный удар ортодоксальности сторонников культурного детерминизма, нежели они это осознают. Наблюдая адаптивное поведение людей, вы можете счесть, будто видите сознательные или культурные решения, тогда как на самом деле являетесь свидетелем развитых инстинктов. Язык, например, выглядит как культурный артефакт — в конце концов, у разных культур он варьирует. Но говорить с убедительно, грамматически правильно, с большим словарным запасом — это, прежде всего, инстинкт нашего вида, которому нельзя научить. Его можно только усвоить 140.

Изучение животных играет важнейшую роль в нашем понимании человеческой психики — и наоборот. По словам Хелены Кронин, «производить биологическую сегрегацию «нас» и «их» — значит отрезать себя от потенциально полезного источника объяснительных принципов… Общепризнанно, что мы уникальны. Но ничего уникального в том, чтобы быть уникальным, нет. Каждый вид уникален по-своему» 141. Знания о том, как функционируют сложные общества обезьян, чрезвычайно важны для понимания нашего собственного общества. Гоббс и Руссо не видели и не могли видеть эволюционной ретроспективы. И, что гораздо менее простительно, она по-прежнему ускользает от некоторых их интеллектуальных последователей. Философ Джон Ролз просит нас вообразить, как рациональные существа вдруг объединятся и создадут общество из ничего — подобно тому, как Руссо представлял себе одинокого и самодостаточного проточеловека. Это всего лишь умозрительные эксперименты, но они служат нам напоминанием, что «до» общества никогда не существовало.

Человеческое общество происходит из общества Homo erectus, которое происходит из общества австралопитеков, которое происходит из общества давно вымершего недостающего звена между людьми и шимпанзе, которое происходит из общества недостающего звена между человекообразными и обезьянами, и так далее вплоть до самого начала — некой разновидности подобных землеройке животных, которые, возможно, действительно жили в том гипотетическом одиночестве, которое вообразил Руссо. Разумеется, мы не можем проникнуть в прошлое и изучить австралопитеков, но мы можем сделать некоторые обоснованные догадки, исходя из анатомии и современных параллелей.

Во-первых, мы можем сказать, что наши предки были социальны. Все приматы таковы — даже ведущие полуодиночный образ жизни орангутаны. Во-вторых, мы можем сказать, что внутри каждой группы существует некая иерархия и что она больше выражена среди самцов, чем среди самок — это справедливо для всех приматов. Но в таком случае мы можем сказать нечто более интересное, хотя и с меньшей уверенностью: иерархии наших предков были менее строгими и более эгалитарными, чем иерархии обезьян. Это потому, что мы — человекообразные обезьяны и дальние родственники шимпанзе, в частности.

У обезьян, несмотря на изобретение сотрудничества, слабые и младшие самцы занимают низший ранг и спариваются с меньшим количеством самок, чем сильные и старшие. Грубая сила может не быть столь же определяющей, как у овец и морских котиков, но она по-прежнему немаловажна. В обществах шимпанзе значимость физической доблести существенно меньше. Главный самец в стае — не обязательно самый сильный: обычно, это особь, лучше всех манипулирующая социальными коалициями к своей выгоде.

В горах Махали в Танзании живет сильный альфа-самец шимпанзе по имени Нтоги, который часто ловит обезьян и антилоп. Он делится мясом со своей матерью и подружками (что нормально — см. главу пятую), а также регулярно снабжает им самых старых, а также среднестатусных самцов. Молодым, а также особям, занимающим высокое положение в иерархии стаи, ждать от него нечего. Другими словами, как хороший адепт Макиавелли, Нтоги обихаживает потенциальных сторонников — тех, с которыми он может образовать коалиции против амбициозных юнцов и непосредственных соперников. В этом случае мясо — валюта, в которой он оплачивает труд союзников, охраняющих его власть 142.

В отличие от бабуинов, формирующих союзы специально для того, чтобы красть самок у самцов высокого ранга, шимпанзе используют их для модификации самой социальной иерархии. Ученые наблюдали это у диких шимпанзе в Танзании, однако лучше всего зафиксировать подобное поведение удалось в 1970-1980-х годах Франсу де Ваалу, изучавшему группу шимпанзе в Арнхемском зоопарке.

В 1976 году шимпанзе по имени Луи стал доминирующим альфа-самцом, взяв верх над прежним альфа — Йеруном. Если до того момента Луи обихаживал победителей драк, присоединяясь к атакам на побежденных, то после переключился на поддержку последних. В этом не было ничего бескорыстного, признает де Ваал. Только аккуратное выражение личного интереса. Луи стремился заручиться поддержкой «низов» и зорко следил за потенциальными соперниками — точно так же, как поступал всякий средневековый король или римский император. Особой популярностью Луи пользовался у самок: в тяжелую минуту он вполне мог рассчитывать на их поддержку.

Вскоре в результате заговора Луи был свергнут. Старый Йерун, его предшественник, образовал коалицию с Никки, амбициозным, но слабым молодым шимпанзе. Оба напали на Луи и после жестокой драки сместили его. Альфа-самцом отныне стал Никки, хотя в любой драке — особенно с Луи — ему и приходилось опираться на поддержку Йеруна. Складывалось впечатление, будто он манипулировал взаимоотношениями сотрудничества в своих интересах.

Но самым хитрым из всей троицы оказался Йерун. Поскольку вся власть фактически оказалась сосредоточена в его руках, он принялся переводить ее в сексуальный успех и скоро стал наиболее сексуально активным самцом в группе. На его долю приходилось почти 40 % всех спариваний. Как же ему это удавалось? Он играл на потребности Никки в поддержке. В обмен на нее Йерун требовал удалить Луи, если тот уделял слишком много внимания готовой к оплодотворению самке, а затем сам спаривался с последней. В интерпретации де Ваала, Никки и Йерун заключили сделку: первый мог властвовать, если второй спаривался.