Вступая в жизнь: Сборник

На фронте о Третьяке буквально ходили легенды. Любили его за безумную храбрость, за то, что охотно шел на любое задание, каким бы оно ни было трудным. М. И. Казаков, командовавший в ту пору 10-й гвардейской армией, вспоминал: «Казалось, скажи ему: «Третьяк, приволоки Гитлера!», он, наверное, ответил бы: «Слушаюсь!» – и пошел бы добывать. Таким он был в бою».

«Мы видели плакат, – писал в «Правде» его однополчанин, бывший пулеметчик Д. Большенко, – на котором фашисты нарисовали нашего командира во весь рост, в обеих руках по пистолету, в зубах кинжал, за поясом гранаты, и надпись: «Не сдавайся, перед вами Третьяк!»

Однажды пленный попросил: «Покажите мне Третьяка». А наш командир отвечает: «Мы рады бы сами на него посмотреть, да не знаем в лицо». – «Наше командование обещает десять тысяч марок тому, кто доставит его живым или мертвым», – сказал пленный. «Мало обещают», – с улыбкой заметил Третьяк».

Тому, кто мечтает посвятить себя военной службе, мы советуем прочитать рассказ Ивана Моисеевича Третьяка о том, как он, будучи юным, выбирал свою дорогу жизни. А тем, кто более подробно заинтересуется этим человеком, рекомендуем взять в библиотеке его книгу «Храбрые сердца однополчан», вышедшую в Воениздате.

В ней вы прочтете, с какой полнотой ответственности и долга вели молодые лейтенанты и капитаны свои подразделения в бой. Воля и целеустремленность, умение организовать людей, высокая требовательность к себе, личная смелость – вот качества, отличавшие молодого офицера-фронтовика

А сегодня разве не они определяют облик будущего командира?

Дороги войны... Трудные, опаленные, пропахшие горечью полыни в отступлении и осененные цветеньем полевых красных маков в победной поступи вперед. Разве забыть их фронтовикам, прошагавшим множество огненных верст? Никогда не забыть! Они оставили на старых командирских картах красные и синие стрелы, они прочертили в сознании и в сердцах воинов старшего поколения неизгладимый след.

Воспоминания уносят тебя туда, где состоялось первое свидание с прекрасной и всесильной военной романтикой. И невольно задумаешься, спрашивая себя: с чего же все это началось? И будто вдруг откликнется эхо в ответ: «С мечты...»

Мне, например, не было на роду написано стать военным. Наоборот, отец мой Моисей Ильич Третьяк, колхозник, влюбленный в землю-кормилицу человек, с детства склонял меня к тому, чтобы я по доброй семейной традиции стал хлеборобом.

– Оглядись, сколько нашей родни на полтавской земле трудится, от малого до старого, – говаривал, бывало, он. – И сам думай о том, где бы руки к работе на земле приложить.

А я мечтал о другом – о военной службе, о командирском труде.

Отец, когда услышал о том впервые, даже вспылил, запретил мне помышлять о военной профессии. Но разве можно запретить мечту?

Позже я разобрался в отцовских противоречиях, понял, чем не полюбилась военная служба бывшему солдату, участнику брусиловского прорыва. Отрицательные суждения и эмоции были вызваны не самой службой, не тяжелой раной, полученной отцом в бою. На него угнетающе действовало впечатление об офицерской касте царской армии, оставившее в его сознании столько памятных зарубок! О советских же командирах он только читал да слышал из других уст. Это не могло пересилить в нем того, что в молодости довелось лично испытать.

Вопрос о выборе жизненной дороги, помню, вызвал у нас размолвку, и не мимолетно вспыхнувшую, а продержавшуюся в хате Третьяков довольно долго.

...Выпало мне как-то счастье заглянуть в родной дом, отлучившись ненадолго с фронта. Встреча была, конечно, радостной и сердечной. Однако под вечер состоялся с отцом с глазу на глаз примерно такой разговор:

– Гляжу, Ваня, две звезды у тебя на погоне. Ты теперь по должности кем же будешь?

– Командир полка.

– Да сколько ж тебе лет, сыну?

– Двадцать один исполнился недавно, как вы помните, батьку.

– От воно як!.. Разве такие командиры полков бывают? Вот у нас был полковой командир, граф – ото да! Мы, солдаты, может, раз в год его только и видели, да и то издали.

– А меня, батьку, солдаты видят каждый день и вблизи, так же, как и я их. При встрече за руку здороваемся...

Вспоминая об этом разговоре с отцом, я невольно забежал вперед. Раз уж зашла речь о юношеской мечте, то к ней и вернемся – к тому времени, когда, хоть и попахивало грозой, на советской земле царил еще мир.

Поступил я учиться в наш Полтавский сельскохозяйственный техникум, как прочил отец, а сам начал думать и гадать, как бы это в свои шестнадцать лет определиться в какое-нибудь военное училище.

С однокашником Андреем Горевым стали мы обивать пороги военкомата, откуда нас, попросту говоря, всякий раз выдворяли как подростков.

Нашли мы с Андрюшкой дорогу в местный аэроклуб. Нас вроде бы приняли, дали для изучения несколько книжек по теории полета, но к настоящему делу так и не допустили по той же самой причине несовершеннолетия.

Откровенно говоря, в авиацию меня и не тянуло, хотелось стать или кавалеристом, или пограничником.

В обход военкомата, где неласково привечали, попробовал я постучаться в двери Полтавского бронетанкового училища – прогнали. Стал писать и рассылать во все концы письма с единственной просьбой: «Прошу вызвать на вступительные экзамены». Своей настойчивостью и страстным желанием мне, видно, удалось тронуть сердце нашего военкома, и он тоже взялся делать запросы, ходатайствуя за шестнадцатилетнего парня, за того самого, которого недавно выставлял из военкомата.

И однажды вызывает меня срочно, как по тревоге:

– Астраханское стрелково-пулеметное ответило положительно!

Я готов был кинуться ему на шею, но он тут же охладил мой пыл:

– ...При условии, что разрешит лично нарком обороны.

В тот же день мы с военкомом общими усилиями составили и отпечатали на машинке письмо на имя наркома обороны. Немедленно отправили. Ждали ответа с нетерпением и тревогой, И вот он пришел: в порядке исключения нарком разрешил!

Поскольку я учился на втором курсе техникума, и учился хорошо, а может быть, учитывая проявленный энтузиазм, меня приняли в Астраханское стрелково-пулеметное училище без экзаменов.

С радостью и гордостью надел я военную форму, получил из рук командира оружие. Можно себе представить чувства юноши, которому шел в то время только семнадцатый год. В училище таких нас было двое. С другим шестнадцатилетним парнем мы познакомились не сразу. Вначале ходили, поглядывая друг на друга, обмениваясь лишь официальным воинским приветствием, стараясь как можно ловчее подбросить руку к козырьку фуражки. А потом подружились.

Интересно, увлекательно открывалась перед нами день за днем программа обучения, но давалась все-таки тяжело. Ведь несозревшими, неокрепшими были оба. Старались, правда, изо всех сил, решительно отметая попытки со стороны некоторых старших сделать нам в чем-либо скидку по молодости лет.