Людмила Петрановская - 9 мая или Война как травма

Меня тут спрашивали, а что же я предлагаю делать в День Победы.

Я вот 9 мая поеду с детьми на кладбище. Моя мама родилась в ночь на 22 июня 41 года. Далеко от войны, в Ташкенте. Но в конце концов именно травма войны ее так рано убила. Не буду объяснять, почему я так думаю, это личное, да и сложно. Для меня это так.

У кого родители живы — проведите день с ними. Даже если они не ветераны, они все задеты этой травмой так или иначе. И можно с ними поговорить, повспоминать, и тем самым тоже помочь исцелению. С детьми — тоже хорошо. Может быть, те, кто тогда погибал, были бы счастливы узнать, что их потомки просто гуляют с детьми в прекрасный весенний день и кормят их мороженным?

Уфф, все. Давно хотела все это проговорить.

Спасибо всем, кто дочитал до конца.

***

Спасибо большое всем, кто откликнулся на мои посты, искренне поделился чувствами и воспоминаниями.

Для меня это было очень важно, ваши слова про слезы, и про боль, и про, что думаете об этом. Как-нибудь вместе мы все это постепенно разгребем.

Особенно было важно прочесть комментарии и личные сообщения о том, что кому-то стало понятнее поведение родителей, травмированных войной. А кто-то стал меньше сердиться на детей за то, что они «не грузятся». Или меньше себя винить, что чувствует так, как чувствует именно он. Наверное, это самое главное, каждый такой момент, когда травма начинает чуть меньше разъедать конкретную семью, конкретного человека, это и есть победа.

Всяко-разно, конечно, тоже набежало, куда ж без этого. Я забанила несколько хамов, которые оскорбляли других участников обсуждения. Может, кого пропустила, дайте знать. Кто возмущался корректно, тот имеет право. Мне же полемизировать и что-то им доказывать как-то не хотелось, и вообще хотелось агрессии поменьше в этом всем. Поэтому комменты про «все неправда, не было этого» в большинстве своем остались без ответа, во всяком случае, моего. Кто хотел там похоливарить, получил возможность, я не против.

Мне совсем не хотелось писать текст в чем-то убеждающий. Мне хотелось — разрешающий.

Были сегодня на кладбище. По дороге застряли в пробке — ВИПы изволили возвращаться домой с парада. Люди сидели в раскаленных на жаре автобусах и задавали вопрос — ради этого ли воевали деды? Риторический, как вы понимаете. Ни один ВИП от народного гнева не пострадал.

Вечером на салюте счастливые и очень многочисленные дети азартно гадали, какой будет следующий — красный или золотой? Если души тех самых дедов (прадедов?) могут их видеть, они, наверное, счастливы.

По дороге с салюта Алиса отожгла с очередным вопросом: «Мама, а мы — патриархи? То есть тьфу, эти…. патриоты?» Вот и что тут ответишь?

На кладбище тихо, зелено и соловьи. Много совсем заброшенных могил. Мы на какие-то из них положили цветочки. Как-то подумалось, что вот было бы хорошо в какой-нибудь день всем пойти и привести в порядок все-все могилы на всех-всех кладбищах. Забытые, заброшенные. По каждому-каждому имени пальцами провести. Может, именно этого нам не хватает?

Спасибо всем еще раз. Я такую родность чувствовала, когда читала большую часть откликов. Мы как-будто поговорили вместе, и помолчали, и повздыхали. Как-то это правильно.

***

Меня много спрашивали: а каков механизм передачи травмы от поколения к поколению?

Как могут война или репрессиии травмировать людей, рожденных сильно после событий?

И вот вчера прочитала стихи замечательного человека, учителя и вообще нашего друга Дмитрия Шноля. Как раз об этом.

Вот такой вот примерно механизм. Дети за отцов отвечают. Не по закону, а по жизни, хотим мы этого или нет. Все непроговоренное, не названное своими именами, все, из чего не сделаны выводы, остается потомкам. «И от этого наследства нам не деться никуда…»

Кстати, я убеждена, что это единственная причина, по которой надо судить преступников. Наказанием никого не исправишь, местью ничьей боли не уймешь. Но названное преступлением, взвешенное и оцененное, оплаченное и искупленное, остается в прошлом, а неназванное — продолжает висеть на шее у детей. Не обязательно прямых потомков преступника причем.

А за наводку на стихи спасибо Ане nisana

АПД. Вот и пример про «наследство» http://sokolsky-mg.livejournal.com/35604.html

Чего далеко ходить. Превращение защитника в насильника — амбивалентность живет и побеждает.

***

Видимо, не отцепится это все от меня, пока не напишется. Сдаюсь и пишу.

Как же она все-таки передается, травма?

Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. д., и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения, без политики и идеологии. О них потом как-нибудь.

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии — первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел — постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя. И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного — лечь и умереть. Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее — а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится — на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.