Торвальд Олафсен - Научный материализм [СИ]

Материя — это совокупность объектов реального мира, которые обладают способностью взаимодействовать с физическими телами мыслящих индивидов.

Это определение, вероятно, для многих окажется достаточно неочевидным, и всё же именно это подразумевается, когда весь мир делят на пространство и материю. В примитивной форме это разделение можно представить следующим образом: материя — это всё то, с чем люди могут взаимодействовать, а пространство — это то, что люди могут регистрировать, но с чем взаимодействовать не могут. Такое примитивное определение материи довольно долго являлось для меня действующим рабочим, но оно было далеко от совершенства, ибо необходимо точно обозначить, что такое люди, и что значит взаимодействовать с ними. Теперь, когда слово «люди» заменено на «физические тела», и у нас уже есть определение взаимодействия, становится понятно, что к материи следует относить такие предметы, которые могут менять свойства или поведение либо наших организмов целиком, либо некоторых отдельных его частей, пусть даже в ничтожной степени. Кроме того, подразумевается, что, если предмет способен взаимодействовать с такими же сущностями, как те, что имеются внутри наших тел, его также следует считать материей. Человечеством накоплен достаточно большой опыт, убеждающий нас, что если два предмета взаимодействуют в одном участке пространства, то такие же два предмета будут ровно так же взаимодействовать в другом участке, при сохранении всех прочих условий. Это всё ещё стоит периодически перепроверять, но пока можно принять, что если какой-то предмет взаимодействует с водой где-то вне наших тел, то он будет взаимодействовать и с водой в составе наших тел, и поэтому его следует отнести к материи ещё до проведения экспериментов с человеческим телом. Напоследок, процессы взаимодействия подразумеваются те, которые мы мыслим в своём сознании, а не те гипотетические во внешнем действительном мире, которые мы не можем воспринять непосредственно. Это работает следующим образом: в моём сознании есть образ моего тела, который, по всей видимости, является проекцией действительного предмета, я изучаю поведение этого образа, или, если угодно, предмета, изучаю, как ведут себя по отношению к нему другие образы или предметы в моём сознании и делаю соответствующие выводы.

Представления прошлых тысячелетий о материи были неудовлетворительными; подробно на их эволюции мы останавливаться не будем. Философам было недоступно знать, как устроены вещество, свет, гравитация и другие части природы, поэтому их рассуждения по сути являлись безосновательными догадками. В 18—19 веках, вместе с развитием экономики, развитие получила также и философская мысль, и понятие «материя» стало получать более состоятельные и конкретные определения. Тем не менее, и они пока ещё не были хороши. В частности, например, я считаю неприемлемым подход Фридриха Энгельса к описанию материи:

«Материя как таковая, это — чистое создание мысли и абстракция. Мы отвлекаемся от качественных различий вещей, когда объединяем их, как телесно существующие, под понятием материи. Материя как таковая, в отличие от определённых, существующих материй, не является, таким образом, чем-то чувственно существующим. Когда естествознание ставит себе целью отыскать единообразную материю как таковую и свести качественные различия к чисто количественным различиям, образуемым сочетаниями тождественных мельчайших частиц, то оно поступает таким же образом, как если бы оно вместо вишен, груш, яблок желало видеть плод как таковой, вместо кошек, собак, овец и т. д. — млекопитающее как таковое, газ как таковой, металл как таковой, камень как таковой, химическое соединение как таковое, движение как таковое»

Когда Энгельс противопоставлял плод как таковой яблокам, вишням и грушам, он упустил важнейшее обстоятельство. Определение призвано служить простой задаче — соединять в сознании слово и образ, чтобы вызывать в сознании необходимые образы при прочтении или прослушивании соответствующих им слов. При этом сам термин и данное ему словесное определение всегда будут оставаться абстрактными идеями в нашем сознании, а означать они могут как абстрактные вещи, так и реальные. Например, если мы запишем определение геометрической плоскости, то термин «плоскость», его словесное определение и образ, который вызывает в нашем сознании это определение, будут абстракциями. Если мы используем термин «автомобили марки X, серии Y и года выпуска Z», то, хотя термин и определение неизменно останутся абстрактными идеями, в данном случае они будут означать конкретное множество реальных предметов, которые легко выделить из окружающей среды, сосчитать, изучить, и с которыми мы можем взаимодействовать (нужно ли включать в это множество изменённые и полуразрушенные автомобили данной серии, подскажет выбранное нами определение). Если же мы запишем определение для автомобиля вообще, оно не будет означать реальный предмет, ибо не существует одного конкретного предмета, который называется словом «автомобиль». Также и у людей не принято считать, что автомобиль — это именно один известный им конкретный предмет и что никакой другой предмет в мире не является автомобилем. Эйфелева башня — это один известный конкретный предмет, но автомобиль — нет. Наше определение будет передавать лишь общую идею, проект, замысел автомобиля. Как мне показалось, этот момент не был очевиден для Энгельса. «Собаки в радиусе 100 метров от меня» и «собака, живущая в соседней квартире» — понятия, означающие реальные, чётко определённые предметы; «собака» — термин, передающий своим определением общую идею, общие признаки собак. Аналогично «яблоки в этом саду» и «яблоко, которое я держу в руке» — реальные, строго определённые предметы; «яблоко» — термин, описывающий яблоки вообще и передающий своим определением некие признаки, присущие всем яблокам. Таким образом, противопоставление плода и яблок вышло неверным. Яблоко как таковое не существует, и плод как таковой не существует, но при этом и «плоды» и «яблоки» во множественном числе — это определяемые и исчислимые множества реальных предметов, которые можно найти каждый в отдельности и указать на каждый из них рукой.

Слово «слон» означает не конкретный предмет, а обобщённую идею слонов

Энгельс же сравнивает эти термины, не обращая внимания на единственное и множественное число, и повторяет это с животными. Я полагаю, он проводил разделение следующим образом: что своим названием вызывает в сознании определённый визуальный образ, подобно яблоку, то является чувственно существующим, а что не вызывает, подобно плоду, то является вещью как таковой, чистым созданием мысли и абстракцией. Мыслить таким образом неэффективно, и вот почему. Предположим, что я веду речь о столовых приборах в моей кухне. Согласно Энгельсу, столовый прибор — это чистое создание мысли и абстракция, независимо от единственного или множественного числа этого термина, а ложки, вилки и ножи — это чувственно существующие предметы. Ложка, вилка и нож вызывают определённые соответствующие образы своими наименованиями, а «столовый прибор» — нет. Теперь предположим, что мне нужно сообщить вам некоторое одинаковое свойство всех этих предметов, например, что они состоят из металла. Как мне это сделать? Мне нужно употребить слово, которое будет означать все мои реальные ложки, вилки и ножи одновременно. Как мне следует их назвать? Вот здесь-то и возникает противоречие, когда по убеждению Энгельса столовый прибор является абстракцией, и с моей стороны было бы неправильно называть этим словом реальные предметы, а между тем более подходящих терминов у нас нет. Такой подход попросту не позволяет свободно и грамотно выражать свои мысли и обмениваться информацией, не приводя к противоречиям.