Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

Ю.К.: Это будет для меня особенно приятно и волнительно из-за присутствия здесь, среди наших друзей, Мариан Гобсон — моей близкой подруги, с которой мы прошли рука об руку от студенческой скамьи… до Британской академии, где мы обе недавно очутились — именно она познакомила меня с Джозефом Нидэмом. Наряду с Эмилем Бенвенистом, благодаря которому я познакомилась с областью индоевропейской лингвистики, Джозеф Нидэм и его монументальный труд имел большое значение для меня, для нас, основательно упрочив нашу тягу к Китаю — важно уточнить это, поскольку сегодня много говорят о нашем маоизме.

К.Ф.: Отличная идея!

Ю.К.: Я прочла статью Нидэма в академическом издании, с Филиппом Соллерсом мы купили первые тома этой подлинной и просто незаменимой энциклопедии, изданием которой он руководил, и я с восторгом открыла для себя специфичность, самобытность и различия между логическими концепциями, на которых зиждется китайская научная мысль. Джозеф Нидэм рассматривает даосизм и конфуцианство не так, как это делал в «Китайской мысли» замечательный Марсель Гране, подробно описывая научный вклад китайских учений о материи, оптике, теле человека, астрономии, математике, геометрии и т. д. Будучи биологом, профессором Кембриджского университета, христианином и социалистом, он заинтересовался китайской научной мыслью, выучил китайский язык, окружил себя плеядой китайских ученых и интеллектуалов, возглавил Китайско-британское общество по научному сотрудничеству в Чунцине, объездил весь Китай и собрал невероятное количество документов, которые впоследствии легли в основу серии «Наука и цивилизация в Китае». После войны он возвратился в Кембридж — Мариан была студенткой, затем исследователем и преподавателем в Кембридже, куда она меня часто приглашала, — и был назначен в тот период, когда мы с ним познакомились — кажется, в 1967 году — ректором Колледжа Гонвилл-энд-Киз. Я была удивлена и восхищена тем, с какой деликатностью, юмором и теплотой он меня принял.

Мы снова встретились в Париже; он со вниманием отнесся к культурному, научному, цивилизационному интересу, на котором основывалось наше любопытство, направлявшее нас к политическим потрясениям, в которых барахтался китайский коммунизм. Мы с ним никогда не говорили о «Культурной революции» — по-моему, это выражение вызывало у него благосклонно-скептическую улыбку. Кстати, во время майских событий 1968 года Нидэм выразил свою солидарность со студентами, хотя его решение финансировать благотворительный праздник — вместо того, чтобы направить эти деньги на учебные стипендии — подверглось жесткой критике в левой студенческой газете «One Shilling Paper». Вспоминая об этом периоде, многое можно сказать о характере этого радушного человека, соединявшего в себе строгость, анархизм и свободомыслие, в котором удовольствие преобладало над условностями. Он понимал, что я не собираюсь становиться ни китаистом, ни борцом за «Культурную революцию». Но поддерживал мое желание как можно больше пропитаться «наукой и цивилизацией в Китае», дабы углубить мое исследование языка как опыта. Я записалась в Университет Париж VII на китайское отделение и одновременно брала частные уроки у Франсуа Ченга. «Прекрасно! Писатели, интеллектуалы рано или поздно соберутся там…» — с улыбкой говорил Нидэм.

К.Ф.: Его пророчество сбылось?

Ю.К.: Этот процесс уже был запущен: даже в Болгарии один из наиболее авторитетных литературных критиков Цветан Стоянов, мой близкий друг, написал, еще до моего отъезда, воображаемый диалог между Лао-Цзы и Конфуцием: различия между двумя китайскими учителями могли читаться как символическое выражение политических и этических конфликтов, сокрытых

в кризисе коммунизма. Что касается Джозефа Нидэма, спустя годы я узнала из посвященной ему поздней биографии, что он сотрудничал с советскими спецслужбами во время Корейской войны, поскольку был введен в заблуждение ложными доказательствами применения бактериологического оружия американцами — вследствие чего был занесен ЦРУ в черный список; persona non grata. Однако, по-видимому, его скептицизм одержал верх — он вырвался от идеологической вербовки, жертвами которой стали многие западные интеллектуалы его поколения. В любом случае я обязана его труду, который продолжает меня просвещать, когда я совершаю скромные попытки понять, с погрешностями неспециалиста, особенности китайских философии, истории и общества.

К.Ф.: Вернувшись из Китая, вы написали «Китаянок» («Des Chinoises») [9] Переиздано Pauvert, 2005. . Вы воспринимали китайских женщин как надежду, существующую вопреки тоталитарной бюрократии?

Ю.К.: Погружение мужчины и женщины в Дао, их приспособляемость к социальным, финансовым и политическим колебаниям, замененных сегодня гиперподключенностью. могут привести китайское общество как к хаосу, так и к автоматизации, убирающей всякое стремление к истине и свободе. Этот прогноз не свидетельствует о разочарованности и не является апокалиптическим пророчеством. Я указываю на потенциальные скрытые возможности и выдвигаю гипотезы, для которых, я уверена, существует противодействие, противоядие, например, внутренний опыт, собравший нас вместе этим вечером. Китай, его интеллектуалы и студенты, которые проявляют интерес к Европе, нашим гуманитарным наукам, искусству, литературе и даже психоанализу — смогут ли они разделить с нами — по-своему — насущную необходимость переоценки греко-иудейско-христианско-гуманистического наследия с мусульманской прививкой? Для того, чтобы восстановить на новой основе принципы свободы, достоинства, независимой субъективности и социальную связь, которые нужно переоценить? Создание Institute for Advanced Studies in European Culture в университете Цзяо-тун, возглавляемого господином Сюаньан Гао, почетным председателем которого я являюсь, позволяет на это надеяться…

Ф.С.: Я редко вижу, чтобы интеллектуалы говорили о Европе. Их нет в Испании, их нет в Италии, их нет в Германии, их нет в Голландии, в конце концов, их нет нигде. Европа исчезла. Европа пропала из-за того, что виновна в чудовищном преступлении… Нужно чувствовать себя виновным, чтобы согласиться с подобной денегацией! Поэтому я решительно говорю без всякого стеснения: я не чувствую себя виновным! Опустошительная глобализация обращается к европейским интеллектуалам и писателям: «Просыпайтесь! Вам есть что сказать?»

К.Ф.: Мне хотелось бы вернуться к тому, что вы говорили, Филипп Соллерс, и вы, Юлия Кристева, касательно Фрейда. В какой момент Фрейд появился в вашей жизни?

Ф.С.: Еще одно слово об этом отрицании европейской культуры. Конечно же, это последствие американской диктатуры во всех областях жизни. Колонизуемые европейцы — первые вассалы этого мирового сюзерена, власть которое нужно постараться ослабить любыми средствами.