Алексей Лызлов - Психология до «психологии». От Античности до Нового времени

Таким образом, если принять юмовскую позицию, то наука, естествознание, занимается лишь одним из вариантов эмпирического обобщения и переносом того, что обобщено, на будущее, но перенос этот – чисто гипотетический. Эта позиция не осталась без полемического ответа. Она заставила задуматься молодого И. Канта, который будет и впоследствии признавать, что именно чтение Юма пробудило его от «догматического сна». Кант в молодости был очень проникнут пафосом развивающегося естествознания, пафосом открытия законов природы. И вдруг он читает Юма – и обнаруживает, что с этими самыми законами природы, оказывается, не все так просто. И Кант задумался: действительно ли Юм прав? Какой ответ он на это дал, мы скажем чуть ниже.

А пока вернемся к Юму. У Юма была еще одна интересная мысль, на которую Кант тоже даст свой ответ. Юм утверждал невозможность установить как непреложную истину субстанциальность нашего «я»; установить, что наше «я» есть нечто такое, о чем мы можем говорить как о некоей одной и той же вещи, сохраняющей тождественность себе на протяжении всей нашей жизни. Что нам дано эмпирически, когда мы говорим о «я»? Некий центр, к которому сходятся наши восприятия. Процесс восприятия – это процесс, при котором есть единый центр, к которому все восприятия сходятся. Даже чисто телесно мы таким центром являемся: наши восприятия сменяют друг друга в определенном порядке, этот порядок связан опять же с перемещением нашего тела, частей тела, головы. К тому же мы являемся таким центром и как существа, всегда уже имеющие тот или иной приобретенный жизненный опыт (в приобретении которого фундаментальная роль принадлежит, как мы говорили, механизму ассоциации). Новые перцепции всегда «ложатся» на этот приобретенный опыт, и этот опыт постоянно обогащается. Говоря о «я», мы, по Юму, как раз и имеем в виду прежде всего систему извлеченного нашей психикой опытного знания мира, которая выступает одновременно как система наших ожиданий, обращенных к будущему опыту. Но тогда так понимаемое «я» будет постоянно меняться в процессе приобретения нового опыта. И сознаваемая нами история нашей жизни будет как бы постоянно «переписываться» сообразно имеющемуся на данный момент «я». Эта история будет каждое мгновение выстраиваться нами так, что нам будет казаться, что «я» как субъект опыта оставалось одним и тем же, тождественным себе, на протяжении всей уже прожитой нами жизни. Но если бы мы могли выйти в позицию внешнего наблюдателя по отношению к нашей жизни и сравнить себя сейчас и себя, например, пятнадцать лет назад, то, говорит Юм, возможно, мы бы увидели, что между этими двумя «я» практически нет ничего общего.

Мы говорили, что философия Юма заставила крепко задуматься Канта. Кант, увлеченный развивающимся естествознанием, начинает размышлять над тем, прав ли Юм, утверждая, что ученый-естествоиспытатель не может претендовать на открытие законов природы, имеющих силу для всех будущих случаев, но способен лишь гипотетически переносить извлеченное из всегда уже прошлого опыта знание на будущее. В итоге Кант приходит к следующему. Конечно, наше знание имеет опытный характер, в этом Юм, несомненно, прав. Однако сам наш опыт всегда уже дан нам в тех формах, которые априорно, независимо от опыта, заданы устройством нашего познавательного аппарата.

Формирование того, что мы называем нашим опытом, начинается уже с процесса восприятия, с наших ощущений. Но ведь мы ощущаем вещи такими, какими дает нам ощутить их устройство наших органов чувств. Мы воспринимаем тот диапазон цветов, которые позволяет нам различать устройство нашего зрения, тот диапазон звуков, которые позволяет нам различать устройство нашего слуха и т. д. Формы нашего чувственного восприятия заданы, таким образом, устройством нашей чувственности, Sinnlichket, как называет Кант эту способность. «Чувственности» именно в смысле ощущения, а не в смысле питаемых к кому-то чувств.

К априорным формам чувственности относятся, по Канту, пространство и время. Пространство и время мыслятся им именно как формы, в каких мы воспринимаем вещи этого мира.

Чувственность – это способность, посредством которой вещи даются нам как многообразное, как группы ощущений: звуков, цветов, вкусов, запахов, – в априорных формах пространства и времени. Но само это многообразное как таковое посредством чувственности еще не опознается как та или иная вещь или множество вещей. Для того чтобы в некоторой конфигурации ощущений опознать определенную вещь, нужно эту конфигурацию, это многообразное подвести под понятие. Но способность, отвечающая за оперирование с понятиями и составление умозаключений, это другая способность, которую Кант называет Verstand, рассудок.

Если благодаря чувственности вещи даются, то благодаря рассудку они мыслятся. Даются вещи симультанно, мыслятся же они сукцессивно, путем выдвижения последовательных суждений.

Наконец, суждения рассудка выстраиваются в единую систему, благодаря способности, которую Кант называет Vernunft, разум.

Кант говорит, что без рассудка чувства слепы, без чувственности суждения рассудка пусты. Почему без рассудка наши чувства, наши ощущения слепы? Потому что без рассудка в многообразном, которое дается нам посредством чувственности, мы не способны распознать те или иные вещи. Почему без чувственности, без способности ощущать суждения рассудка слепы? Потому что эти суждения имеют дело лишь с абстрактными понятиями, которые могут никак не соотноситься ни с чем реальным. Можно ведь производить умозаключения, оперируя и с понятиями, не отвечающими ничему реальному. И Кант называет способностью суждения способность применить суждения рассудка к тому, что нам дается посредством чувственности.

По Канту, как мы говорили, пространство и время являются априорными формами чувственности. При этом наша чувственность, наша способность ощущать направлена как вовне, на познание внешнего мира, который познается в формах пространства и времени, так и на познание процессов нашей душевной жизни, которые познаются только в априорной форме времени, но не в априорной форме пространства. Наши переживания, воспоминания, желания, и т. д. осознаются нами не как пространственные, но как имеющие лишь временную характеристику, как разворачивающиеся – или устойчиво продолжающие существовать, или исчезающие во времени.

Итак, психические процессы воспринимаются нами во времени как в априорной форме чувственности. Но время – форма, не позволяющая нам применить измерение так, как мы применяем его к явлениям внешнего мира, воспринимаемым одновременно в формах пространства и времени. Мы можем, конечно, пытаться измерить время протекания тех или иных психических процессов, но мы не можем найти возможность косвенного измерения иных, отличных от времени протекания качеств психического процесса. Тем самым в психологии невозможен тот шаг, который делается в физике Галилеем, – шаг к тому, чтобы найти возможность косвенного измерения всех качеств, которые не подлежат прямому измерению.