Майкл Хебб - Поговорим о смерти за ужином. Как принять неизбежное и начать жить

Это важно – отдать умершим дань за то, что они вообще были в нашей жизни, отдать дань жизни в целом. Отказываться заглядывать за этот занавес – значит оказывать себе медвежью услугу».

С января 2014 года «Званый Ужин» вырос от нескольких десятков человек до более чем четырех тысяч людей, которые регулярно встречались за более чем 230 столами в ста с лишним городах по всему миру. Один из великих уроков, которые Леннон и Карла извлекли в ходе работы по развитию организации, – горе никогда не исчезает полностью. Часто оказывалось, что люди, желающие вступить в их сообщество, потеряли кого-то годы и даже десятилетия назад. Бессмысленно мерить горе временной шкалой, где есть начало и конец. «В культурном смысле нам следует перейти от банального представления о пяти фазах горя к тому, что мы постоянно меняемся, но все еще ощущаем пустоту на месте того, что потеряли», – сказала Леннон.

У горя нет временных границ, а точнее, оно не имеет вообще никакой взаимосвязи со временем.

Речь идет о том, чтобы отпустить тех, кого мы любили, то совместное будущее, которое мы когда-то представляли. Это означает отпустить какую-то часть себя. Так появляются раны, а все раны заживают с разной скоростью.

Вот почему вопрос «Как долго нам следует предаваться горю?» в некотором смысле вводит в заблуждение, хотя это все-таки отличный способ начать разговор. Если говорить о горе в контексте времени, то часто труднее всего приходится именно в первый год, а по прошествии времени становится легче, но не всегда и не полностью. Горе ничем не похоже на болезнь, которую нужно преодолеть. В нем нет ничего, что «должно» произойти. В течение жизни мы ощущаем горе по-разному. По правде говоря, мы ощущаем его по-разному даже в течение одного дня.

Говорят, что мы не столько боимся смерти, сколько последующей скорби. Думаю, над этим стоит поразмыслить: вопрос довольно неоднозначный. Дело в том, что потеря близкого – это две смерти, а не одна. Мы теряем человека, которого любим. Он исчезает, непостижимо стирается из настоящего и, что еще больнее, из будущего. Люди любят ощущение бесконечного потенциала, магию жизни, любят воображать, что будущее – это цветной узор бесконечных возможностей. Когда кто-то умирает, разрушается целая экосистема. Все будущие моменты стираются, и для многих из нас это похоже на воровство. Итак, смерть близкого – это первая смерть.

Вторая смерть – здесь математика становится немного сложнее, так что держитесь – это та часть нас, которая также должна умереть. Это нечто внутри, что было связано с этим человеком. Чем крепче связь, тем тяжелее вторая смерть. Один из основных этапов многих древних ритуалов – позволить умереть этой части нашей личности.

Свадьба – это празднование союза, его рождение, но еще это похороны для нашего одиночества. Если не дать внутреннему одиночке умереть у алтаря, могу заверить вас, новый союз будет недолгим.

Ритуал бар-мицва предполагает walkabout [63] – длительную пешую прогулку, во время которой вы отпускаете детский опыт, чтобы освободить место для будущего опыта и знаний.

Шанель Рейнольдс, потерявшая мужа в тридцать четыре года, говорила об этом так: «Вы не просто оплакиваете умершего – вы оплакиваете того человека, которым были до его смерти. Меня часто спрашивают (особенно те, кто лишь ступил на эту тропу), станет ли потом легче. Я подтверждаю, что станет. Но тогда все будет ощущаться иначе».

Шанель теперь совсем не тот человек, каким была до аварии, в которую попал ее муж. Леннон и Карла отличаются от девушек, которыми были до потери родителей.

Эта идея словно круги на воде:

мы говорим не только о человеке в горе, но и о его окружающих. Когда кто-то меняется, ему становится сложно общаться с людьми так, как прежде.

Диана Грей, которая, как вы помните, потеряла сына и руководила фондом Элизабет Кюблер-Росс, все время говорила об этом с людьми, переживающими горе. Они жаловались ей: «Мама не понимает, каково быть на моем месте. Лучший друг отвернулся от меня. Мои друзья меня оставили». И Диана с теплотой в голосе отвечала им: «Так происходит, милый, потому что они всего лишь люди. Во времена горя нужно держаться своего племени». Диана признавала, что ее слова причиняли боль. Но это не значит, что она ошибалась. Диана говорила таким людям, что они уже не те, что раньше. Важно осмыслить эту перемену, дать ей пространство, оплакать потерю личности. Диана спрашивала: «Раз вы стали кем-то другим, то не думаете ли вы, что вашим друзьям тоже будет нелегко привыкнуть к этому?». «Мои друзья должны любить меня таким, какой я есть», – слышала она в ответ.

Другими словами, друзья должны оставаться верны. Но слово «верность» свидетельствует о том, что вы судите их. «Некоторые люди просто не могут вынести вида умирающего ребенка, – говорила Диана, – а кто-то – вида человека в горе».

Неосуждение, которое Элизабет Кюблер-Росс так активно проповедовала, означает, что вы позволяете людям быть там, где они хотят; что люди в горе могут общаться с теми, кто готов быть рядом, пожертвовать своим временем, чтобы сосредоточиться на позитивных сторонах жизни, а не на негативных; что они могут оставить рядом свободное место, как сделали Леннон и Карла, потому что никогда не знаешь, что или кто появится в твоей жизни. Иногда людям нужно просто найти друг друга.

Леннон и Карла подмечали в своих сверстниках некоторое отчуждение, и их званые ужины были попыткой почувствовать связь в горе. Религиозные традиции делали это с древних времен: предлагали соратников, способных поддержать во времена эмоционального хаоса.

Шэрон Броус – очень влиятельный раввин в Америке. Среди прочего она умела удивительно ясно мыслить. Когда мы заговорили о ритуале и его значении в еврейской традиции, мне показалось странным, что она принялась рассказывать, как ее муж поступил на факультет кино, а она в то же время начала учиться на раввина. Но все было взаимосвязано.

Муж Шэрон, Дэвид, пришел на первое занятие в киношколу в Нью-Йорке. Профессор раздал видеокамеры, разделил студентов на группы по четыре человека и отправил в город с инструкцией. У них было восемь часов на создание фильма длительностью три-пять минут. «Дэвид говорил, что это был очень неприятный опыт, – объяснила Шэрон. – Он был взволнован и испытывал энтузиазм по поводу первого задания, а в итоге они целый день провели в спорах». Конечный фильм получился ужасным, и так произошло в каждой группе. Дэвид был совершенно выбит из колеи.

На следующий день профессор снова отправил группы снимать трех-пятиминутный фильм за восемь часов, но на этот раз снабдил их более подробными инструкциями. В фильме предполагался самый простой сюжет, который можно себе представить: «А» нужно что-то дать «Б». «Б» отвергает то, что предлагает «А». И «А» каким-то образом реагирует.