Робер Мюшембле - Оргазм, или Любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней

Под завесой рассуждений о нравственной чистоте сельской жизни и порочности жизни городской скрывается истинная проблема, и она касается места молодых в большом городе. Бесконечно тянется череда людей, вырванных из привычных мест; законы рынка подчас обрекают приезжих на нищету и толкают юношей к пьянству и воровству, а девушек — к торговле своими прелестями. Образуется как бы двойной резерв работников — для труда и для наслаждений, и весьма примечательно, что теперь они часто оказываются в одном символическом ряду. Господствующая мораль заставляет подростков жить в нравственных оковах, если они хотят преуспеть в будущем. Они должны воздерживаться от какой-либо сексуальной жизни, законной или незаконной. И даже такой выход, как содомия или мастурбация, им запрещен. Участь девушек еще тяжелее. Как правило, они нанимаются в служанки и могут в будущем стать добродетельными и любящими супругами, если только им удастся устоять перед натиском хозяев и слуг-мужчин. Если они сдаются — их выбрасывают на улицу, и им остается лишь пополнить ряды проституток. Если в деревне коллективное давление заставило бы соблазнителя жениться на забеременевшей от него девушке, то в городе у нее нет защиты. Так из нормального экономического кругооборота оказываются исключены две группы людей обоих полов. Они оказываются на обочине общества. Порочные подмастерья, кусающие руку вскормившего их мастера, и падшие женщины вызывают скрытый страх у людей обеспеченных и благонамеренных. Надо сказать, что проститутки, нарочно заражающие джентльмена венерической болезнью, существовали не только в мужском воображении.

Неудивительно, что многие метафоры, обозначающие большие европейские города, связаны с образом адской бездны, полной всевозможных пороков, или же гигантской матки, поглощающей людей. Старый ужас перед безудержной сексуальностью женщин находит свое отражение в образе города-чудовища. Все буквально одержимы темой тела, как индивидуального, так и коллективного. В Англии она появляется у Дефо, Свифта, Смоллета, Стерна, Филдинга, Ричардсона и у многих других писателей, а также в гравюрах и рисунках Хогарта. Дефо призывает чуму очистить Лондон от населяющих его ужасных организмов. Высокая городская смертность вызывает страх и отвращение. В 1721 году в трактате «Своевременные размышления о нечестивом и опасном обычае хоронить в церквах или в церковной ограде» Томас Льюис призывает отныне не хоронить людей в церквах и внутри церковной ограды. О том же говорят и в Париже. Но как только в 1776 году было принято решение о переносе кладбищ за городские стены, начались бунты. Низшие классы имели свою точку зрения на этот вопрос и хотели, чтобы усопшие родственники оставались рядом с ними [284] .

В XVIII веке публичные казни и пытки по-прежнему были одним из самых популярных зрелищ. Философы с Вольтером во главе, равно как и чувствительные люди, осуждали их, но все было тщетно. Огромные толпы народа собирались, чтобы поглазеть на казнь. В Тулузе в 1746 году 40 тысяч зевак, среди которых было 2 тысячи детей, смотрели, как вешают протестантского священника. В Лондоне казни в Тайберне также привлекают всеобщее внимание [285] . Понятия равновесия, умеренности и сдержанности, столь почитаемые мыслителями XVIII века, не отвечали настроениям толпы, которую возбуждали кровь и смерть. В новом литературном жанре «криминальной биографии» пристрастие к кровавым зрелищам использовалось для того, чтобы читатель мог обуздать собственные страсти. Лучше всего особенности жанра изучены на материале английской литературы. «Криминальная биография» опиралась на давнюю традицию «духовной биографии». В ней использовался тот же принцип: читатель как бы участвовал в судьбе героя, и постепенно это приводило его к лучшему постижению собственного «я». Примером может служить роман «Молль Флендерс» Даниэля Дефо, героиня которого, по принятой традиции, проходит путь от невинности к порочности, а затем раскаивается [286] .

Ужесточение законодательной системы привело к тому, что в Лондоне с 1680 по 1720 год казнили гораздо больше преступников, чем раньше, особенно воров. Они считались «отвратительными вонючими существами». Каждый осужденный имел возможность обратиться к собравшимся с речью, прежде чем душа его отойдет к Господу. В Париже также увеличилось количество вынесенных смертных приговоров за воровство, и осужденному также предлагалось превратить свою казнь в поучительное зрелище. «Предсмертные завещания», сохранившиеся в архивах парламента, вовсе не содержат в себе последнюю волю злоумышленника. Это заметки, наспех сделанные судейским секретарем прямо на месте казни: считалось, что возможность высказаться публично перед всеми может подтолкнуть преступника к последнему покаянию. Исследования этих французских материалов пока не изданы [287] .

В Англии кроме литературных переложений существуют еще три типа источников, излагающих факты. Они составлены, соответственно, судебными властями, священниками и журналистами. Официальные «Отчеты о процессах» продавались всем желающим, в первую очередь юристам. В этих отчетах обычно указывался состав суда, излагалось краткое содержание дела и вынесенный вердикт. Постепенно они становились все более подробными, а изложение — все более ярким. Если в конце XVII века отчеты не превышали двух страниц, то к 1730 году они в среднем составляли 48. Под пером священника Ньюгейта, отчет которого неизменно появлялся на следующий день после казни, главным героем становился сам преступник. Используя опыт духовной биографии, священник описывал глубину падения осужденного и отмечал степень его раскаяния, ибо лишь тот может снискать спасение души, кто уходит в мир иной не только в страхе, но и с божественной любовью. Однако две серии подобных отчетов явно неполны и ничего не говорят о казнях в провинции. Что касается журналистов, то для них преступник — герой сенсационных материалов. Они стремятся найти эффектные и кровавые подробности для первой полосы и снабжают отчет стереотипными гравюрами. На них слова персонажей заключены в облачко, выходящее изо рта, как в современных комиксах. Авторы таких отчетов позволяют себе высказать личное отношение к происходящему: они сочувствуют жертве, приходят в ужас от тяжести преступления, изрекают нравственные суждения. Однако иногда видно, что некоторые самые ярые преступники, такие как Джон Шеппард или Мэри Карлтон, вызывают у них восхищение [288] .

Эти три источника и породили столь популярный жанр. Некоторые книжки с криминальными биографиями представляют собой просто анонимные сборники описаний процессов. Это, например, «Полное собрание примечательных казней» 1718 года или появившееся годом позже «Полное собрание государственных казней», «Хроника Тайберна» 1768 года, «Ньюгейтский календарь» 1773 года и т. д. Во всех подобных сборниках по одной и той же канве описываются происхождение и детские годы главного героя, картины его жалкого существования, арест, суд и казнь. Другие произведения, подписанные авторами, более подробны и лучше обработаны. Автор комбинирует сведения, почерпнутые из разных документов, и составляет частично вымышленную историю, где преступник похож на фольклорных героев, таких как Робин Гуд или Мол Катперс. Он уже не просто преступник, но борец с властью. «Капитан» Александр Смит повествует о «Жизни и приключениях самых известных разбойников с большой дороги», а в 1734 году «капитан» Чарльз Джонсон представляет около 200 бродяг и воров в «Общей истории жизни и приключений самых знаменитых разбойников с большой дороги, убийц, уличных грабителей и т. д.». В предисловии Джонсон говорит, что преследует поучительные цели, однако это не мешает ему приводить достаточно скабрезные детали, «для того чтобы наставлять и отвращать испорченных и неопытных лиц того возраста, в коем все склонны к разврату». В самом повествовании есть все, что может понравиться читателям: немного насилия, немного порнографии и комического, а главное — много действия. Иногда автор использует целыми кусками «Отчеты о процессах» и исповеди перед священником. К ним добавляются смешные, а то и гротескные эпизоды, которые ему удалось найти в жизни преступников. Читатель смеется над ними и тем самым дистанцируется. Читателю не следует брать пример с героев повествования, так как никто из них не может скрыться от правосудия и все злодеи в конце концов наказаны. Более того, персонажи все глубже скатываются в стереотипные для эпохи образы порочных подмастерьев и падших девушек-воровок [289] . Таким образом, в произведениях этого жанра опять сказались те же идеи и тревоги эпохи, что и в руководствах по правилам хорошего тона, морализаторских сочинениях и большой литературе. Подростки без определенных занятий, женщины без супружеской опеки представляли угрозу для общества, так как таили в себе возможность разрушения общепринятого порядка вещей. Превращая их в объект насмешки, автор отчасти успокаивал всеобщую тревогу.