Робер Мюшембле - Оргазм, или Любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней

Нельзя сказать, что запреты викторианской морали были окончательными и безоговорочными. Быть может, следовало бы сравнить их со стыдливым покровом, который так сладко иногда приподнять. Путешествие через потайную дверцу дает нам возможность увидеть, насколько сильным были стремление и вкус к удовольствиям. Автор «Моей тайной жизни», скрывшийся под псевдонимом Уолтер, утверждает, что поимел 1200 женщин. Его можно считать прямым наследником либертенов и развратников, равно как и культурным посредником между различными классами, так как он приобрел немало познаний в объятиях служанок, девушек с фермы и лондонских проституток. Любители эротики используют порнографию, чтобы утолить свою страстность. К этому добавляется привкус удовольствия от игры с запретным плодом. Крестьяне и рабочие карикатурно изображаются как животные, непрерывно жаждущие секса, алкоголя и насилия. Однако в описании их привычек так много необычного, что оно вызывает интерес.

История наслаждения не развивается линейно, за полтора столетия поочередно сменяются репрессивные и освободительные циклы. Самые значительные разломы приходятся на конец XIX века, когда возникают принципиальные изменения в медицине, и на начало XX века, когда средние классы достигают вершины своего экономического и социального могущества. При этом нравственный ригоризм начинает ослабевать, в обществе в целом торжествует гедонизм, в том числе и среди представителей средних классов, контроль за развитием медицинских знаний постепенно утрачивается. Никто и никогда не мог окончательно ввести сексуальные инстинкты в рамки, тело всегда заявляло о собственных правах. Общество предполагает, а человек располагает, приспосабливается, варьирует, изобретает…

Понятие «буржуазия» слишком многообразно и с трудом поддается определению. В несколько амбициозном труде Питера Гея, где явление скорее описывается, чем объясняется, слово «буржуазия» предстает и как оскорбительное прозвище, и как источник самоуважения. Во Франции, Англии и Германии XIX века те, кто причисляет себя к «буржуазии», испытывают чувство нравственного превосходства как по отношению к упаднической аристократии, так и по отношению к уважаемой верхушке трудящегося класса. Вместе с тем они болезненно реагируют на критику «буржуазофобов» из прогрессивной интеллигенции, таких как Гюстав Флобер или Фридрих Ницше [300] . Автор также справедливо подчеркивает характерный для этого класса вкус к коллекционированию предметов искусства и крайний индивидуализм, превратившийся в опознавательный знак. Он говорит о том, что «чрезмерное подавление чувств» приводит к постоянному контролю над собственной агрессивностью, которая выплескивается в спорте. Однако Гей гораздо менее убедителен, когда пытается доказать, что плотское наслаждение занимает немалое место в жизни буржуазной семейной пары. Нельзя исключать такую возможность по отношению к отдельным парам, но вряд ли можно увидеть здесь господствующую тенденцию. В пример обычно приводят американку Мейбл Лумис, но, хоть она и ищет наслаждений в объятиях супруга, не меньшее удовольствие она получает от адюльтера, обратив в свою пользу привычный мужской двойной стандарт. Идеалом этих социальных слоев все же остается «умеренность, порядочность, моногамия», что отличает их и от аристократии, и от низших классов, по крайней мере, до перемен 1880-х годов [301] . В целом можно сказать, что буржуазные системы Запада принимают процесс цивилизации нравов, даже если реальное положение вещей оказывается сложнее и противоречивее [302] .

Как ни парадоксально, но акцент на индивидуализме подчеркивает и ценность группы. Недостаточно принадлежать к буржуазии по рождению — надо, чтобы «племя» признало тебя за своего [303] . Для этого необходимо приобрести в семье и в избранной школе особые навыки и умение владеть собой, только так можно занять положенное место в частной и публичной жизни. Индивидуальность, таким образом, предстает вписанной в чрезвычайно четкие культурные рамки, подобно тому как очень талантливый актер, играя детально прописанную роль, может лишь несколько варьировать ее. Обязательным правилом остается скрытность как в делах, так и в семейной сфере. Необходимость постоянно следить за собой, чтобы вести себя именно так, как этого требуют другие, позволяет «осознать самого себя» [304] . «Тирания внутреннего мира» приводит средние классы XIX века к «культуре личности», что можно считать первым шагом на пути к «обожествлению внутреннего мира» начала XXI века. Речь идет не об ограничении сферы публичной жизни, но об особой стратегии, позволявшей адаптироваться к философии сдержанности, которая, в частности, требовала экономить желания. В ранг абсолютного правила, не требующего объяснения, возводится представление о превосходстве «культурного поведения» над природной дикостью примитивного существа или же над грубостью рабочих и крестьян. В «Обычаях света», знаменитом руководстве по правилам вежливости (1889), автором которого считается баронесса Стаф, говорится, что культурный человек — это тот, кто может забыть сам и дать забыть окружающим, что у него есть тело [305] .

Уважаемые женщины более, чем кто-либо, вынуждены постоянно контролировать себя, ведь «в семейном кругу каждый должен избегать непроизвольных проявлений своих телесных потребностей или личных чувств». Немецкий врач, доктор Марбургского университета Карл Людвиг, связывал «зеленую болезнь», вызванную запорами у женщин, со страхом непроизвольно выпустить газы после еды. Чтобы этого не произошло, женщины стараются как можно плотнее сводить ягодицы. «Белая болезнь» обычно появляется у тех, кто мало бывает на солнце. Они боятся выйти на улицу, чтобы их не разглядывали незнакомцы. Быть может, здесь сказалось и давление мужчин, желающих запереть жен у очага. Ученых XIX века крайне интересовали женские истерики. Этот феномен становится менее загадочным, если принять во внимание, в каких тяжелых оковах живут женщины, что не может не приводить к депрессиям [306] .

Не будем впадать в заблуждение: гипертрофия буржуазного «я» — это не глубоко личное выражение собственного внутреннего мира, свойственное художникам и писателям (но они, подобно Флоберу, часто отказываются от своего происхождения). Субъект должен развернуть все свои возможности в рамках четко определенной роли и при этом не говорить о своих потребностях, инстинктах, желаниях и страстях. Медицина как новая религия

Стремление контролировать сексуальность связано с особой ролью медицины в XIX веке. Медицина делает решительный шаг и берет на себя право предписывать и запрещать во имя знания; она возводится в ранг новой религии со своими храмами, еретиками и неверующими. Медицине принадлежит монопольное право на все, что связано с телом, в то время как церковь все более теряет авторитет в этой области [307] . Во Франции после революции ослабли духовные рамки, а идеи философов о возможности достижения счастья на земле расчистили ко второй половине XVIII века пространство для новых верований. Медицина, способная свободно говорить о тайнах человеческого тела, о смерти, об оргазме, отвечала на страхи образованной и преуспевающей публики и приобрела существенную власть над ней, тем более что для того, чтобы стать адептом медицины, вовсе не надо было отрекаться от веры.