Вильям Гирш - Гениальность и вырождение

Чарльз Лам говорит: «It is impossible for a mind to conceive of a mad Shakespeare». В этих словах много правды. Но Шекспира мы знаем лишь как поэта, Гёте же мы знаем и как человека, и в его самые сокровенные чувства и думы мы можем заглянуть так глубоко, как ни у какого другого человека в истории. Если мы желаем себе представить цельного человека, так это именно Гёте. Кто раз сталкивался с ним, приходил в восторг от этой личности, в восхищение от величия его ума. «Огненным духом с орлиными крыльями, гением от головы до пяток называет его Гейнзе, поэт чувственности; христиански мечтательный Лафатер называет его гением, основная черта которого есть любовь, а глубокомысленный Юнг–Штиллинг жалеет, что столь немногим суждено знать сердце этого замечательного человека с большими ясными глазами, чудным лбом и стройным сложением. Клингер пишет, что потомство будет вечно удивляться ему, а поэт–философ Якоби считает невозможным, чтобы об этом необыкновенном существе мог себе составить хоть какое–либо понятие тот, кто не видел и не слышал Гёте. Виланд утверждает, что никогда ещё в мире не было человека, который бы в такой степени сочетал в себе всю доброту и всю мощь, который бы так глубоко понял природу, как Гёте» (Moriz Carriere).

Приступая к психологическому анализу Гёте, мы вправе предположить, что имеем дело с умственно здоровым человеком. То, что мы здесь находим, хоть и необыкновенно, но не выходит за пределы чисто физиологических процессов. Если поэтому Гёте, как мы видели, имел иногда галлюцинации, то было бы совершенно неправильно делать отсюда вывод, что Гёте страдал умственным расстройством; мы, скорее, должны заключить из этого, что заблуждались, полагая, будто обманы чувств наблюдаются лишь у помешанных, и нашей дальнейшей задачей будет – найти их причину, способ происхождения и отличие от галлюцинаций душевнобольных.

Можно было бы здесь отметить, что у Гёте, несмотря на величие его ума, дело шло о преходящем болезненном состоянии, но такой взгляд как раз опровергается тем, что у людей с выдающимся умом обманы чувств наблюдаются относительно часто. Моро поэтому и не говорит о преходящей болезни, существующей вопреки и наряду с величием ума, а считает именно последнее признаком умственного заболевания.

Я того мнения, что как случающиеся у великих людей галлюцинации, так и остальные так называемые «болезненные симптомы гениальности», которые мы рассмотрим по порядку, вообще не могут быть рассматриваемы как симптомы болезни потому, что дело здесь идёт о чисто физиологических явлениях, которые наука должна объяснить и обосновать.

Как я уже неоднократно указывал, главным условием умственного здоровья служит равномерное развитие различных психических факторов. Как развитие всех отдельных умственных особенностей, так и их взаимное отношение требует известной физиологической широты. У одного человека преобладает фантазия, у другого рассудочная деятельность, у третьего чувствительность, но все они могут при этом не выходить за границу физиологической широты. Это различие во взаимоотношении психических моментов обусловливает различие характеров, и мы знаем, что на свете нет двух одинаковых характеров и что поэтому о норме в этом отношении не может быть речи.

Чем выше общая ступень развития рода и индивидуума, тем очевиднее будут различия между психическими факторами и тем соответственно этому большей окажется нужная физиологическая широта. Если скульптор делает маленькую статуэтку и совершает при этом незначительную погрешность, от которой образуется разница в обеих половинах лица, то этого, быть может, никто и не заметит. Если же эту статуэтку увеличить в пять раз, то разница уже сразу бросается в глаза, хотя отношение осталось тем же. Таким образом, к высоко одарённым индивидуумам, к так называемым гениям, необходимо во всех отношениях прикладывать высший масштаб; они для нас – люди, представляющиеся нам как бы сквозь увеличительное стекло.

Теперь постараемся исследовать различные «симптомы», открытые у великих людей, и отыскать разницу между ними и симптомами душевных болезней.

Итак, Моро и Ломброзо составили целый список великих людей, страдавший будто бы галлюцинациями. Я зашёл бы слишком далеко, если бы пожелал здесь остановиться на всех этих случаях, между которыми имеются: Наполеон, Лютер, Бернадот, Бенвенуто Челлини, Байрон, Карданус, Кромвель, Сократ, Брут и т.д.

Прежде всего должно заметить, что весь материал чрезвычайно сомнителен. Всем известно, как жизнь замечательных людей всегда разукрашивается всяческими анекдотами и сказками, как их отчасти сознательно, отчасти бессознательно окружают чудесными сказаниями. Затем эти измышления перемешиваются с действительными происшествиями, один писатель переписывает у другого, первоначальный источник пропадает, и сказка всеми принимается за факт.

Каждому психиатру известно, что вовсе не всегда так легко с уверенностью установить галлюцинации, даже имея больного под своим наблюдением.

Показания больного и больничной прислуги обыкновенно не так надёжны, чтобы исключить возможность ошибки, и в большинстве случаев своё суждение придётся основывать лишь на собственном личном наблюдении. Если же мы на основании заметки какого–нибудь писателя, переписавшего её у другого писателя, пожелаем утверждать, что такая–то особа несколько столетий тому назад имела галлюцинацию, то в достоверности этого факта невольно усомнишься. Если Плутарх рассказывает, что в ночь перед сражением при Филиппах Бруту явился дух убитого Цезаря, то должны ли мы здесь предположить галлюцинацию? Прежде всего задаёшь себе вопрос: откуда Плутарх узнал про это событие? Ведь его при этом не было.

Место, о котором идёт речь, гласит в подлиннике следующим образом: «Когда он намеривался перевести войско из Азии, вдруг настала ночь, палатка тускло освещалась, и весь лагерь был объят глубокой тишиной. Он сам был погружен в раздумье, как вдруг ему показалось, что кто–то вошёл. Он посмотрел по направлению к выходу и увидел странное и страшное явление; это была страшная фигура, молча стоявшая вблизи него. Он решился спросить её: «Кто ты? Человек или Бог? Чего тебе угодно? Для чего ты здесь?» Приведение ответило: «Я твой злой дух, Брут! При Филиппах мы свидимся!» И Брут, не испугавшись, сказал: «Согласен!»».

Плутарх не указывает источника, откуда он добыл это показание. Как же мы можем теперь решить, основан ли этот рассказ на факте, или же мы имеем дело просто с преданием, повествуемым Плутархом? В другом месте тот же автор пишет: «В ту же ночь дух явился Бруту вторично в том же виде, но, не говоря ни слова, исчез». Здесь Плутарх категорически замечает: «Публ. Волумний, философски мыслящий человек, сопровождавший Брута в этом походе с самого начала, ни словом не упоминает об этом происшествии». Следовательно, самому Плутарху дело показалось сомнительным. Но допустив даже, что Брут сам рассказывал это, — разве же оно служит доказательством галлюцинации? Так как дело было ночью, то разве это не мог быть сон, который Брут в состоянии легко объяснимого возбуждения принял за действительность?