Майя Лисина - Формирование личности ребенка в общении

Основной итог проведенных исследований их авторы формулируют как выявление разносторонней «компетентности» младенца, неведомой и не подозреваемой еще 30 лет тому назад. Обнаруживаются удивительные способности в сфере сенсорики детей, их двигательных возможностей, но главное – в области готовности и умения тонко взаимодействовать с ухаживающими за ними людьми. Удивительная одаренность ребенка объявляется биологически обусловленной и фиксированной в структурах и функциях его органов. Очень многие способности человеческого младенца отождествляются при этом с аналогичными способностями животных, по крайней мере высших, вроде обезьян. Прежде всего сказанное относится к тонкому взаимодействию младенца и матери. Отсюда, естественно, следует прямой перенос результатов опытов с животными на истолкование психологии младенца с минимальными оговорками либо вовсе без них.

Пара «мать и дитя» изолируется от социального и природного окружения, замыкается внутри себя. Отношения внутри пары предстают вырванными из более широкого контекста общественных отношений. «Социальное» предстает как «антропологическое» – human (связанное с человеком), противопоставляемое non–human (не связанному с человеком).

Отмеченные выше особенности в равной степени свойственны и неофрейдистскому, и необихевиористскому подходам к психологии младенчества. Они резко контрастируют со взглядами советских психологов, которые, начиная с Л. С. Выготского, считают все высшие психические функции формирующимися прижизненно, при участии ребенка в культурно–историческом процессе. В личности взрослого человека на первый план выдвигается «ансамбль», «целокупность», его общественных отношений (Маркс), а «социальное» в человеке раскрывается через его общественно–историческое содержание (Давыдов, 1979; Ильенков, 1979). Равным образом и ребенок с самого начала его жизни рассматривается как «максимально социальное существо» (Выготский, 1932), а его связь с близкими взрослыми в виде первоначального аморфного «пра–мы» анализируется как исходная форма развивающейся у него истинной социальности.

В отношениях ребенка с окружающими людьми на главное место выдвигается анализ их содержания – того общественно исторического опыта человечества, который младенец постепенно усваивает в контексте общения с близкими взрослыми и благодаря которому он только и реализует свою потенциальную прирожденную способность стать настоящим человеком, истинным сыном своего времени и общества (Гальперин, Запорожец, Карпова, 1978; Леонтьев, 1972; Эльконин, 1960). Самые тонкие способности ребенка к синхронизации с окружающими людьми – всего лишь средства, с помощью которых налаживаются контакты младенцев с окружающими. Но они никак не могут вскрыть суть процесса общения и охарактеризовать его содержание и следствия для психического развития детей.

Конечно, в поведении младенца человека и детенышей животных есть известные подобия, но они ни в коей мере не позволяют отождествлять их. Сходство некоторых механизмов (в том числе и синхронизации действий в паре «мать – дитя») не распространяется на передаваемое с их помощью содержание. Кроме того, у ребенка очень рано (по нашим данным, уже с полутора месяцев) ведущее положение занимают чисто человеческие механизмы общения – речь взрослого и предречевые вокализации младенца, и используется богатый арсенал мимических и жестовых операций, которых у животных неизмеримо меньше (Лисина, 1974).

Если попытаться выделить особенности психоаналитического подхода к младенцу, то мы указали бы в качестве характерных для него черт следующие:

1) умозрительный характер утверждений и интерпретаций, «по необходимости бездоказательных», по мнению собственных приверженцев (Данн, 1977. С. 48);

2) мистификацию фигуры матери и ее деятельности по уходу за ребенком;

3) истолкование реального развития младенца путем насильственного укладывания его в прокрустово ложе схемы развертывания либидо.

Прямые наблюдения за детьми первого года жизни не подтверждают такой схемы и с самого начала не служили основой для ее разработки. Что касается младенца, то он предстает как пассивный объект воздействия матери (извне) и игрушка собственных инстинктивных влечений (изнутри). Активность, связанная с формированием «глубинного доверия», стала объектом рассмотрения лишь относительно недавно (Додсон, 1970; Лэм, 1981).

Для необихевиористского подхода к психологии младенчества характерно стремление ограничиться рассмотрением внешне наблюдаемых поведенческих реакций, отказавшись от анализа внутреннего, собственно психологического плана деятельности ребенка. Но даже самое изощренное и тонкое описание поведения ребенка не способно выявить его качественные преобразования – последние неизбежно предстают как расширение репертуара поведения, как чисто количественное наращивание диапазона его средств. Далее, преодоление таинственного психоаналитического тумана вокруг фигуры матери сопровождается практическим отказом от анализа материнства как особого психологического феномена. Отношения ребенка с матерью и возникающие у него с нею связи толкуются по схеме «стимул – реакция» как причина и следствие или как два механически взаимодействующих начала, но без рассмотрения истинно важного звена – того содержания, которое при этом передается внутри пары и ради которого осуществляется контакт его членов. Отсюда проистекает удивительный факт: такие дотошные исследователи до сих пор не выдвигают по–настоящему содержательной гипотезы об основах привязанности детей к матери, а поиски корреляций между поведением ребенка и родителей совершают путем механического перебора самых разнородных черт их, не ведущего к сколько–нибудь основательным обобщениям даже в случае обнаружения статистически значимых связей. Что касается активности младенца, то на словах она признается и даже провозглашается, но на деле сводится к указанию на биологически запрограммированную наследственную и прирожденную спонтанность, организованность и избирательность. В лучшем случае сюда же присовокупляется представление о внутренних состояниях и индивидуальных различиях ребенка.

Описанные выше особенности бихевиористского подхода к младенцу мы склонны выводить из главенствующего положения категории поведения в психологии необихевиористского направления. Несравненно более продуктивным оказалось применение к детям первого года жизни категории деятельности, конечно, с подчеркиванием коренного своеобразия активности этого рода у младенца. Применение понятия деятельности прежде всего ведет к отказу от ограничения анализа описанием лишь внешне наблюдаемого поведения ребенка и требует его рассмотрения в единстве с внутренним планом. При этом особое внимание уделяется потребностно–мотивационному аспекту активности. Такой подход открывает возможность для микропериодизации младенчества с выделением качественно своеобразных этапов его развития. На протяжении первого года выделяются: