Борис Поршнев - Социальная психология и история

В качестве примера можно привести любопытное, хотя и далеко не бесспорное рассуждение датского этнографа Йенса Бьерре. Проводя сравнение во многом сходных бушменов и австралийцев, он замечает, что строй языка и у тех, и у других, поскольку род выражается флексиями, благоприятствует развитию мифологии (как попытки осмыслить производимую самим языком классификацию явлений); такие флективные языки позволяют легко олицетворять явления природы или светила, тогда как те первобытные народы, в языке которых нет флексий, например негроидные племена, по словам Бьерре, не имеют и своей мифологии; мифологические верования у них, замещены поклонением предкам. Так это или нет в действительности, но пример может служить моделью, говорящей о воздействии особенностей языка на особенности социально-психических процессов.

Связь языка с глубинными психическими процессами идет так далеко, что, согласно современным физиологическим данным, письмо иероглифическое и письмо фонетическое вовлекают в работу несколько иные зоны коры головного мозга и в несколько иной взаимозависимости.

К очень глубоким формантам психического типа той или иной этнической общности относится и другой, хоть и куда более бедный механизм общения: мимика и пантомимика (жестикуляция). Можно даже без применения точных методов заметить, что в примерно сходной ситуации представители одной народности улыбаются во много раз чаще, чем другой. Но суть дела не в количественных различиях, а в чувственно-смысловом значении движений лица и тела. Эти традиции столь же глубоки и всенародны, как и традиции языка.

Навряд ли реально было бы фантазировать о составлении для каждой энтической общности чего-то вроде социально-психологического паспорта — перечня характерных для нее и отличающих ее от других психических черт. Для этнопсихологии гораздо важнее отметить, что чем, меньшую этническую общность мы берем, тем определеннее и ограниченнее круг признаков, которыми отличают своих от чужих, чужих от своих. А такое “внешнее” отличение, как мы уже не раз повторяли, логически первичнее вытекающей из него “внутренней” унификации данной общности. Все это яснее всего видно именно при рассмотрении наиболее первобытных и наименьших по объему групп людей.

Собственно говоря, этнопсихология ориентировалась при своем возникновении именно на изучение таких малых общностей. Лишь позже в поле ее зрения попали и большие современные нации, как и группы народов, а также расы.

В этом макромире этнопсихология в значительной мере теряет свой научный характер. Буржуазные психологи, занимающиеся скандинавскими народами, принуждены говорить уже не о национальном характере, а о “культурном” характере, так как психические различия скандинавских наций отступают на задний план перед общими чертами культуры и характера. В Индонезии, напротив, множество культур объединено в одну нацию, находящуюся еще только в процессе формирования.

Можно отметить лишь одну область, где этническая психология в макромасштабах если и не дает пока ощутимых научных плодов, продолжает вселять надежды в организации, поощряющие и субсидирующие такие исследования: это исследования национальной психологии потенциальных военных противников, процветающие в зарубежной военно-психологической литературе. Имена таких психологов, как Горер, Бенедикт, Хонингам, к сожалению, тесно связаны с идеей возможности психологической обработки военных противников, зарубежной пропаганды, обслуживания деятельности политических агентов за рубежом. На деле, по большей части, если такие работы практически полезны, они относятся к сфере не столько “психологической войны”, сколько идеологической войны, т.е. пропаганды и внедрения тех или иных идей. Это не относится в прямом смысле к области социальной психологии. Конечно, полезно знать культуру, обычаи, нравы зарубежных народов — не только противников, но и союзников, так как без этого невозможно никакое плодотворное общение. Но и это нельзя назвать собственно этнопсихологией или социальной психологией. Когда же упомянутые и подобные им авторитетные эксперты пытаются продавать военным ведомствам какие-либо подобия собственно психологических характеристик целых наций, надо сказать, что они всучивают неразборчивым покупателям почти одни пошлые благоглупости.

Совсем иное дело, когда военные ведомства империалистических стран используют некоторые этнопсихологические знания в политике колониализма и неоколониализма. Для раскалывания еще только формирующихся наций, для натравливания друг на друга отдельных племен или племенных группировок подчас используется раздувание тех или иных традиционных различий. Это снова подтверждает, что преимущественной областью этнопсихологии является изучение не больших, а малых общностей, и не столько в их внутреннем культурном сцеплении, сколько во взаимном культурном отличии и обособлении.

Подведем итог. В археологии и этнографии нет культуры в единственном числе, — есть лишь соотношение культур. Есть лишь двойственный процесс: культурного обособления (создание всевозможных отличий “нас” от “них”) и культурной ассимиляции путем заимствований, приобщения (частичное или полное вхождение в общее “мы”). Второй из этих процессов многие западные авторы называют “аккультурацией”. В таком случае первый следовало бы называть “дискультурацией”. В истории оба они друг без друга не существовали, но выступали в самой разной пропорции.

Мы

Субъективная сторона всякой реально существующей общности людей, всякого коллектива конституируется путем этого двуединого или двустороннего психологического явления, которое мы обозначили выражением “мы и они”: путем отличения от других общностей, коллективов, групп людей вовне и одновременного уподобления в чем-либо людей друг другу внутри. Психологи используют также термины “антипатия” и “симпатия” (сопереживание). Однако оба эти термина слишком узки, в частности, как уже отмечалось, место антипатии может занимать и дружественное соперничество, и беззлобная насмешка, и просто организационная грань. Внешнее отличение и внутреннее уподобление могут быть переданы также психологическими терминами “негативизм” и “контагиозность” (заразительность) .

Обе стороны следует рассматривать в тесном единстве. Практически во всех случаях, в любых рядах и сериях наблюдений социально-психические явления имеют эти две стороны. Социально-психические процессы связывают и в известной мере унифицируют данную общность, порождают у ее членов однородные, схожие побуждения и акты поведения. И это — параллельно социально-психическим процессам, порождающим у членов данной общности противопоставление или обособление себя в отношении другой общности по какому-либо признаку.