Борис Поршнев - Социальная психология и история

В недавние годы в США антикоммунистическая истерия породила своеобразную кампанию в области спорта. Возникла целая доктрина и целая организация по борьбе со всеми командными видами спорта. Истинный спорт “мира индивидуальной инициативы” — это, видите ли, только соревнование между спортсменами-одиночками. Весьма грозным проникновением коммунистических принципов и идей кажется этим мракобесам увлечение (будто бы как раз со времени появления социалистических стран на карте мира) командными играми, где “личность растворяется в коллективе”. Борьба против “коммунистической заразы” должна включать в себя и полное запрещение каких-либо видов спорта, в которых соревнуются коллективы, которыми, следовательно, пропагандируется дух коллективизма. Подлинный спорт — это только соревнование один на один или же соло атлета перед судьями.

Бесноватые ратоборцы индивидуализма изволили забыть, что соревнование командами так же древне, как сам спорт (тесно связанный когда-то с военным искусством). Если же вообще говорить о психологии спорта, то всем спортсменам, в том числе атлетам, известно, что присутствие зрителей, тем более симпатизирующих (“мы”, “наши”), несколько повышает результат по сравнению с тренировками. Но и тренируясь в полном одиночестве, спортсмен вовсе не одинок: он сознательно или бессознательно подражает мастерам этого вида спорта, он бежит мысленно среди других бегунов, он как бы слышит их дыхание и волнение публики.

Но нас сейчас интересует явление в его чистом и наглядном виде. Да, спортивная игра команды побуждает каждого игрока выжимать из себя больше, чем он мог бы один, наглядно поднимает его энергию. Это явление давно экспериментально изучено и описано во всех главах о социальной психологии любых учебников психологии. Школьнику дают силомер, и он выжимает свой максимум.

Потом то же самое повторяется, по перед всем классом — результат неизменно выше. Подобных экспериментальных методик предложено и испытано довольно много.

Перенесемся в сильно упрощающий и обнажающий эту картину кабинет психиатра: отлично известно, что гипноз и внушение легче и эффективнее удаются по отношению к целой группе пациентов (или испытуемых), чем с глазу на глаз между гипнотизирующим и гипнотиком, внушающим и внушаемым. Это обстоятельство используется в медицинской практике. Считается, что взаимовнушение слушателей (или зрителей) увеличивает силу и эффект внушения. Мало того, что по мере роста числа членов коллектива эффект внушения тоже растет, оказывается, он растет быстрее, чем число членов коллектива, подвергаемых внушению. Эффект внушения также в огромной степени зависит от авторитетности внушающего в данной среде, следовательно, от олицетворения в нем организованности, сплоченности коллектива.

Если в перечисленных случаях мы имеем дело с камеральным, очищенным, поэтому неизбежно односторонним социально-психологическим опытом, то нетрудно мобилизовать в памяти и множество ситуаций из практики человеческой общественной жизни, иллюстрирующих сходный механизм.

Как спортсмен на стадионе, как школьник с силомером в руке перед классом, точно так же и актер перед публикой, оратор перед слушателями проявляют добавочную силу таланта, находчивости, выразительности.

Напомним также отрабатывавшиеся тысячелетиями механизмы религиозного внушения толпе, сборищу верующих того, что не было бы возможным внушить им порознь, — экзальтации, видений, изуверств.

В истории человеческого общества очень-очень много примеров нагнетания психического ощущения “мы” во имя целей, чуждых подлинным интересам вовлекаемых людей. Таковы в современном мире все формы религиозного фанатизма, сектантства и нетерпимости. Религиозные обряды и церемонии сплачивают людей в мнимые общности, но подчас характеризующиеся крайней экзальтацией и накаленностью этого ощущения “мы”, т.е. внутреннего единства такой общности.

Не сходным ли образом производилось одурманивание фашизмом огромных масс людей? По образным словам одного автора, “бесконечные парады, движения обезличенных масс людей под отупляющий треск барабанов и истерические выкрики готовили полчища автоматизированных убийц”.

Нечто подобное, хотя бы не в столь крайних формах, наблюдается в практике политической жизни всего капиталистического мира, например в искусственном ажиотаже политических выборов при двухпартийной системе.

Но этим реакционным и чуждым народным интересам формам активизации ощущения “мы” противостоит игравшее и играющее высокопрогрессивную роль в истории сплачивание трудящихся в ходе классовой борьбы, национально-освободительных движений. Особенно явную тягу к объединению проявлял рабочий класс с первых же шагов своего исторического развития. Сам крупный характер капиталистического производства содействовал этому. Рабочие сплачивались сначала в масштабах отдельного предприятия, затем — отдельной отрасли промышленности, далее — целой страны или создавали международные товарищества для борьбы за свои экономические и политические интересы. Дух сплоченности, единства отмечает все самые героические, самые лучшие страницы истории рабочего движения. Здесь ощущение “мы” перерастает в сознание общественно-исторической закономерности этого коллективного организованного действия рабочего класса, его партий, его профессиональных союзов.

Порой менее научно осознанными, но все же высокими по идейному и психологическому уровню являются массовые сплоченные движения непролетарских трудящихся масс в условиях национально-объединительной и национально-освободительной, в особенности в условиях антиимпериалистической борьбы.

Глубочайшую трансформацию пережили все эти социально-психические механизмы в условиях социалистического общества. Внутри него нет антагонизма, который давал бы объективное, научно осознанное основание для выделения каких-либо противопоставляющих себя другим, особенно сплоченных “мы”. Совершенно новые черты психологии сравнительно с капиталистическим строем особенно бросаются в глаза не нам самим, а посторонним наблюдателям. Вот как написал об этом в 1964 г. гостивший в СССР английский прогрессивный писатель Алан Силлитоу. “В Братске говорят: „Здесь мы ставим дома", или „Мы пускаем новый завод", или „Мы построили новую плотину". А в Англии всегда слышишь только; „Говорят, в будущем году они начнут строиться на том земельном участке". Если бы я спросил рабочего в Ноттингеме: „Что это вы тут строите, приятель?", он бы ответил: „Да вот они хотят ставить электрическую станцию", „Они опять строят новые дома для учреждений". В Советском Союзе я ни разу не слышал, чтобы мне сказали „они строят", все здесь говорят „мы строим", будь то писатель, заместитель председателя горсовета, боксеры в спортивном зале Братска, водитель такси, студент, работница, выкладывающая плитками пол в помещении электростанции в Волжске”.