Владимир Леви - Наемный бог

Вылезаю. Стемнело уже. Небо ясное, сухо, свежо. На душе спокойно как никогда. В окне антоновом легкий свет, как и обычно, горит настольная лампа.

И вмиг откуда-то знание, что свет этот одинок.

Поднимаюсь, шагов не чувствую.

Какая-то невесомость и ощущение, будто это он поднимается, а меня нет…

Ключ от его квартиры всегда со мной, открываю. Сразу втянуло внутрь, как пылинку, и сразу к лампе.

Записка. Рукой Антона одно слово: там.

Ехал невероятно медленно, бесконечно, хотя везде попадал на зеленый и жал на полную, обогнал две «скорых», свистели постовые, на кругу у Сокольников занесло, вырулил на сантиметр от автобуса…

Он стоял там, как всегда. На той точке.

Упасть нельзя, дерево держит.

Я не сразу подошел.

Надо было еще постоять.

Потом я сказал себе и ему: "Ну, давай".

Подошел.

Дотронулся до дерева. Теплое.

Шелохнулось что-то наверху, упал кусочек коры.

Потом все было просто.

…а дальше?

К роману и всей книге это уже послесловие.

Да, здесь поменьше рецептов, чем в других моих книгах. Зато, надеюсь, побольше дорожных знаков и средств освещения…

На всякую дуру найдется гуру

ГИД— Что осталось за кадрам? Когда опубликуете полный текст романа?

— Осталась любовь. Много любви… Всему свой черед.

— У ваших героев есть прототипы, вы этого не скрываете. Читателю понятно, что Антон Лялин — сам автор, его "альтер эго"…

— Второе, но не первое. Существенная разница. Альтер означает другое — иное я.

— В чем именно — что совпадает с автором, с вами, что различается?

— Не стоит лишать читателя удовольствия самому поразмыслить над этим, если захочется; я сам точно не могу знать, не подсчитываю… Оба боксеры и пианисты, но Лялин играет на бегах, автор — нет… Антон женится всего лишь однажды, автор успел побольше. В стихах Лялина больше сухого жара, иронии и веселой злости, меньше лирических соплей. Наконец, Антон Лялин убит. Ваш покорный слуга жив пока…

— Конечно, все остальное в сравнении с этим капитальным различием мелочи. И все же — если разрешите, вопросы на засыпку. Как вы сами полагаете, альтер эго ваш лучше вас или хуже? Сильнее или слабее? Умнее или глупее?

— Лялин, конечно, нравственно симпатичнее: не то чтобы совсем чистенький, но все же в нем явлен по преимуществу авторский позитив, которому предоставилась возможность себя выразить, более или менее справившись с негативом. На письме это легче…

Вопрос об уме смешон, и сильней кто — ну как же узнать?.. Наверное, мой герой…

— Хорошо, а Калган? А Оргаев? А доктор Павлов?

— Ларион Павлов почти один к одному срисован с моего любимого друга В.Л. (у нас одинаковые инициалы), с которым мы долго бок о бок работали в психиатрии… Потом В. Л. стал священником.

Оргаев — образ более собирательный. Есть сходство с гипнотизером Р., которого я давно знал, но так тесно, как Лялин с Оргаевым, не общался. Истории с зомбированной парочкой и другими пациентами совпадают с тем, что Р. вытворял в действительности.

Что же до Бориса Калгана, Боба, то такого человека или подобного ему в жизни я никогда не встречал.

— А ведь из ваших героев самый убедительный и правдоподобный именно он…

— Он для меня истиннее, чем я. Внутренний Учитель.

— Но как это понять, как объяснить, если никого похожего в жизни вы не видали?

— Как объяснить явление образа?.. Были два человека в моей жизни, не подобных Калгану, но наводящих.

Один, условно говоря, негатив, другой позитив.

Негатив, антипод — психиатр Ц. из той же корсаковской клиники, тоже Борис, тоже инвалид войны, которого коллеги меж собой звали одноруким двурушником по причине его цинизма и коварства. Одинокий несчастный злой человек, ростом коротыш, одно время пытавшийся учить меня делать карьеру.

А позитив, не столь внешний, сколь внутренний — женщина-психиатр той же клиники, тоже инвалид и диабетик, как Боб. С трудом передвигалась на костылях. Отличалась широтой познаний, изумительной добротой и потрясающей глубиной проникновения в души пациентов. Настоящая наследница Корсакова. Доктор от Бога. Звали ее Евгения Леонтьевна Семенчук.

— Она вас учила психиатрии и психотерапии?

— Специально — нет. И дружбы отдельной у нас не было. Но те часы, когда я, молодой врач, присутствовал при ее работе с больными, остались в памяти как драгоценнейшие уроки, запали в душу… С подачи Евгении Леонтьевны я начал играть пациентам на рояле их музыкальные портреты, чтобы вместе прокладывать выход из вероятъя в правоту…

— То, что Шопену Пастернака делает в одиночку… Евгения Леонтьевна была музыкантом?

— Нет, но хорошо слушала, любила и знала музыку. Услышав как-то меня, обронила: "Володенька, а почему бы вам не играть нашим больным?.."

— Подсказала…

— Да, но довольно было и того, что Евгения Леонтьевна живет, улыбается, что я мог облучаться ее светом. Для влияния и воздействия человеку, достигшему цельной высветленности, нужно лишь быть собой — солнышки такие пробуждают семена духа, спящие в каждом.

Воздействие не стопроцентно, конечно. Личности типа Оргаева — хищные черные дыры — всегда были и будут… И в каждом есть свой Оргаев, маленький или побольше.

— Как сами определяете главные темы романа?

— Природа доверчивости. Психология власти. Кухня психонасилия и пути освобождения от него. Гигиена веры. Борьба совести как высшего интеллекта с функционально-вычислительным, манипулятивным умом, хищной подлостью. Введение в гурологию, от знакомого вам слова "гуру"…

— И все это, как говорится, из первых рук.

— Первых рук не бывает, мы все только посредники. Дела древние, всечеловеческие.

— Но немаловажно, что автор профессионально сведущ во всем том, о чем пишет, владеет сам делом и практикует.