Анатолий Гармаев - Нравственная психология и педагогика

Сокровенный человек открыт движению. Поэтому полнота присутствия -- это соединение со Христом и через то обретение мира вновь, заново. Тогда время как только линейная величина перестает быть.

Всякое движение самости есть суета, заключающаяся в бесконечном подтягивании себя за уши к воображаемой цели -- будущему. .

Всякое движение сокровенного человека есть жизнь, в которой будущее творится здесь и теперь, не через воображение и построение проектов, а через само действие. Через сегодняшнюю работу, встречи, помощь, которые сами по себе уже сегодня содержат движение, содержат завтрашнее как возможность и одновременно содержат определенность, внутреннюю определенность завтрашнего. Завтра уже началось сегодня. Уже вершится. А поэтому настоящее становится неумозрительной устремленностью в будущее и открывает возможность бесконечно полного присутствия в нем. При этом нет необходимости воображать наперед. Созданное всегда окажется богаче всякого воображаемого. Такое созидание возможно, потому что сокровенный человек в каждое мгновение своего действия есть живая гармония с Богом. А живое есть сейчас, не завтра. И быть сейчас, значит быть во вневременьи, когда будущее, прошлое и настоящее присутствуют в одном как в миге. Наверное, поэтому живущие в миге умудренно неспешны, просты и несуетливы. В вечности торопиться некуда.

Прийти к сокровенному человеку через все преграды самости -- вот задача. И нужно отличать два момента: движение к сокровенному и действие в согласии с сокровенным. Движение -- это труд души по обретению себя. Действие -- это явление уже обретенного, души, очищенной в своей божественной начальности, когда образ Божий являет себя, душа уподобляется Богу.

В движении присутствует элемент преодоления себя сегодняшнего.

В действии происходит благодатное соприсутствие и активное проявление сокровенного человека -- я поступаю так, потому что иначе не могу.

В движении будут растерянность, смущение духа, смятение, потеря прежней уверенности, ощущение себя "валенком", неожиданная потеря всех способностей к общению, к маломальскому разговору.

В действии фундаментом уверенности, силы и устремленности становится продолжающееся и живущее благодатью оживляемое и освящаемое чувство Совести.

В движении будут вспышки жалости к себе, страдания за себя, выливающиеся в неожиданный упадок сил: "не могу", "зачем это надо?", "надоело". В дальнейшем появляется новое -- когда каждое общение, каждая работа, каждое присутствие наедине с собой становится обретением сил к новому общению, новой работе, к новому присутствию наедине с собой и с Богом.

В действии же присутствует полное, глубокое чувство неисчерпаемости в себе Божьего. Это чувство спокойной силы, надежной устойчивости и неиссякаемой доброты и расположенности к миру. Тогда чувство беспредельной благодарности становится моим чувством.

В движении необходима поддержка со стороны ближайшего круга людей, и отсюда -- поиск таких людей. В это время возможно чувство слабости в поиске себя и разливающееся отсюда чувство одинокости -- признак естественной неустойчивости и неукрепленности. Люди со сходным устремлением помогут укреплению в вере и обретению того источника, из которого они питаются душевно и духовно. Тогда, орошаемые благодатью Святого Духа, оживают они в возможности протянуть друг другу руки, чтобы утешить, поддержать, в необходимом случае обличить и строго указать, а где-то от неправды удержать, трудиться ради ближнего, любить его, благословлять.

В действии нет чувства одинокости. Есть бесконечная щедрость к людям. Не формирование для себя кругов общения и не привязка к уже укрепившимся и пришедшим к действию, а выход к страждущим встречным. При этом благодать в сердце -- центральное чувство.

Движение -- это работа, тяжелая и трудная работа над собой.

Действие -- это дыхание жизни, наполненное внутренним спокойствием и тихой, потому глубокой радостью.

Движение -- это усилие.

Действие -- это простота.

Движение и действие не две ступени. Напротив, они совершаются одновременно. Сначала все больше движения и мало действия. Затем все больше действия, но все тоньше и потому все больше движения.

Движение не имеет последней точки, ибо оно -- устремление к беспредельному Богу.

Действие уже есть дыхание беспредельного.

Движение начинается и остается в стремлении услышать другого. Нельзя помочь, не зная, в чем, не слыша -- где?

Как же человеку себя найти, если он Бога еще не искал? Откуда взять образ помощи другим, если не знаю образа Божией помощи в себе? Как же оказывать помощь в устроении жизни человека, если не знаю об устроении души его? Как же пойду к душе его, если ничего не знаю о душе своей? Как же идти к душе своей, если сам занимаюсь пороками и осуждаю несовершенство других?

Если эта работа совершается, начинаешь ловить себя на том, что мнение о сказанном составляешь задолго до того, как человек закончит говорить, твердо держишься составленного мнения и нетерпеливо подгоняешь, чтобы закончил говорить, потому что юлой зудит, желание подарить ему свою мысль, свое толкование, свое видение.

Ловишь себя на том, что в стремлении помочь занят собственной помощью ему, но не его состоянием в эти минуты. И лишь когда ему станет плохо от моей помощи, тогда я, возможно, замечу его самого. И понимаешь, что в возникшем споре или взаимопререкании не можешь остановиться, потому что остановить пререкание можно лишь согласием с собеседником, независимо от того, прав он или не прав. Однако в стремлении себя утвердить не соглашаешься даже на временное поражение ради того, чтобы, изменив атмосферу, прийти к сотрудничеству, к осознанию того, что в проявленной слабости -- великая сила. К осознанию того, что уступчивость -- не унижение, а душевная щедрость, к тому, что в дарении своей терпеливости другим заключается начало любви.

В движении мы учимся другого принимать таким, каков он есть, ибо тогда только и становится возможной помощь ему. Тогда не раздражение от его поступков, речей, внешности будет двигать мною, а ясное понимание инаковости другого. Есть иное в человеке! Я иду к нему!

В движении человек открывается на людей. Потому что однажды вдруг становится понятным значение закрытости. Если встречного человека я загоняю в рамки определения (вешаю ярлык), с этого момента он закрыт для меня. Он для меня перестал быть движущимся, перестал быть тем, кто через ошибки становится другим, через себя сегодняшнего идет к себе завтрашнему. Он теперь для меня статичен, и его ошибки -- и есть он сам! Теперь он навсегда таков, каков сейчас! Во мне формируется явственное и отчетливое отношение к нему, изменять которое я не собираюсь. Я судья, но не сотрудник. Я со своим приговором, со своей предвзятостью, со своим определением... При этом встреча с другим оказывается невозможной, ибо я не знаю Бога, Его любви, Его оправдания, Его милости, Его прощения...