Эрнест Цветков - Досье на человека

– Лиза, давай поговорим.

– Давай.

– Расскажи мне, что случилось, когда мы… э-э… расстались.

– Прости меня, Сережа.

– Я? Я… прости?! За что?!

– Я сама не понимаю, как все это произошло.

– Но что произошло?!

Лиза прикрыла глаза, и Лукину показалось, что ее от этого еще сильнее побледневшее лицо стало похожим на мертвую маску. Он вновь ощутил неприятный толчок внутри чрева, но в этот момент она опять заговорила. Звук ее голоса монотонно выползал из вяло шевелящихся тонких губ, словно из заведенной механической машины. По мере того, как он вслушивался в ее расказ, его недоумение возрастало – «да это бред какой-то!», но одновременно нечто, похожее на любопытство, заставляло его внимание следовать за Лизочкиными перипетиями. Он сел в кресло рядом с ней и смотрел в окно, стараясь не глядеть на подругу. Огромная и неподвижная луна висела напротив, словно прилипнув к черному стеклу форточки.

Несколько раз ударил колокол, и гулкое эхо прокатилось над черной рекой, рябью теребя гладкую поверхность воды. Всколыхнулись прибрежные огни – вспыхнули сотни, тысячи жертвенных костров, призванных возвестить Его приход. Люди некоторое время зачарованно смотрели на то, как пламя изливается в густую мглу, разрывая ночь в лохмотья теней. Затем раздался чей-то пронзительный вопль – ночь содрогнулась, и обезумевшие толпы повалились на землю, захлебываясь в собственных рыданиях. Плач экстаза сотряс поверженные ниц тела. Стоны, всхлипывания, завывания вырывались из иссушенных глоток.

Стоны, всхлипывания, завывания вырывались из иссушенных глоток.

И внезапно над всем этим месивом нависла невесть откуда приползшая громадная, как жирная жаба, туча, рыхлая, бородавчатая, раздувшаяся. Она выбросила жало молнии – ослепительно-стремительный язычок облизал массу копошащихся существ и скрылся в недрах гигантского небесного зева.

«Это Он, это Он!» – возвестили охрипшие рты валяющихся. Сквозь марево костров проступил силуэт – маленький низкий человечек словно вышел из чрева черного облака и медленно направился к собравшимся. «Он такой же, как мы!» – заорала толпа, – «Он такой же как мы!» Восторженные и алчущие глаза, разбрызгивая экстатический блеск, устремились в пришельца.

Восторженные и алчущие глаза, разбрызгивая экстатический блеск, устремились в пришельца.

«Да, я такой же, как вы», – отвечал он. – «Я и есть вы. Я зачат вашим семенем. Я оплодотворен вашими мыслями. Я пришел, чтобы отдать вам то, что взял у вас». Люди на берегу притихли. Только гул костров расстилался над равниной. Он взглянул вверх – сквозь трещины неба просочилась луна. Казалось, она нависала почти над самой землей, круглая, массивная, постепенно окрашиваясь багровыми отблесками. «Настало время жертвы», – снова зазвучал его бесстрастный голос, и на тонких, чуть искривленных устах появилась усмешка, впрочем, едва уловимая, и при желании ее можно было бы принять за судорогу боли.

«…и при желании ее можно было бы принять за судорогу боли. Кумир… вот он, Кумир…» – заворожено зашептали собравшиеся. Они оставались лежать на земле, потому что Он должен был смотреть на них сверху вниз. Лунный свет капал на его плоское лицо, и чуть прикрытые глазки словно всасывали это льющееся свечение. И еще раз выговорил: «Я зачат вашим семенем, оплодотворен вашими мыслями, и ваша кровь дала мне жизнь. Вы этого хотели, вы страстно желали этого?» – «Да, Кумир, да!» – взорвалась толпа надрывным криком.

«Ну что ж, я отдаю вам то, что взял у вас. Однако настало время жертвы».

«Однако настало время жертвы».

Быстро повернув голову, он сделал легкий кивок, и из мрака вышло несколько фигур в белых халатах. Их руки были заняты шприцами, капельницами и какими-то поблескивающими в лунном свете инструментами. Снова легкий кивок, и некто в белом из вновь прибывших возвестил: «Девственницы и дети следуют друг за другом в порядке очереди к нашему Пункту. Просьба не создавать ажиотажа и паники». Безмолвные и тихие, как сомнамбулы, выстроились девственницы и дети в очередь к Пункту.

Безмолвные и тихие, как сомнамбулы, выстроились девственницы и дети в очередь к Пункту.

Некто в белом, к которому обращались «Первый Фельд», повел ноздрями, словно что-то учуял в воздухе, ласково приблизил к себе нежного белокурого юношу и попросил того закатать рукав. На оголенной руке высветилось несколько синеватых валиков, в один – которых Первый Фельд и ввел иглу. Алые капельки просочились в пробирку. «Довольно, – сказал Кумир, – ты можешь идти». Он взял пробирку и попробовал на язык ее содержимое.

… Он взял пробирку и попробовал на язык ее содержимое.

Затем повернувшись к луне, выплеснул остаток туда, где свет ее был наиболее ярок. У Пункта, между тем, становилось все оживленнее и оживленнее. Пробирки, колбы, банки, бидоны поднялись пенящейся кровью. По очереди волнами пробегала, дрожь возбуждения. Девственницы рвали на себе одежду и норовили порвать символ своей невинности, но одергиваемые строгим окриком Первого Фельда «Не дефлорироваться!», вовремя останавливались.

… Но одергиваемые строгим окриком Первого Фельда «Не дефлорироваться!», вовремя останавливались.

В отдалени вновь послышался удар колокола, и черная река зашевелилась. «Дидада», – быстро обратился к кому-то Кумир, и из свиты работников Пункта отделилась женщина с гладко зачесанными назад волосами. Она сбросила забрызганный пятнами халат сверкнув голым телом, направилась к берегу. Послышался плеск воды, смешавшийся со сладострастными стонами купальщицы. Через минуту она вышла, тело ее колыхало и вибрировало – на лице, шее, груди, животе, ногах и руках повисли, извиваясь, словно в конвульсиях, черные пиявки. Только рот ее светился оскалом острых белых зубов. «К тазику, к тазику!» – завопил Первый Фельд, и Дидада рванулась к алюминиевому резервуару, скорее напоминающему ванну, чем газ, и с размаху плюхнулась в него, погружаясь в скользкую массу еще трепещущих кусков свежей окровавленной печени. Кумир довольно улыбнулся.

Кумир довольно улыбнулся.

«Ну вот и все, дорогие мои, – обратился он к своим поклонникам – я возвращаю вам то, что взял у вас – любовь, бездонную, безграничную, всеобъемлющую любовь. Примите ее как высший и драгоценный дар. И попируйте как следует в честь мою и во славу мою. А я к вам вскоре снова явлюсь». Торжественное прощальное напутствие Кумира высветилось новым языком жалообразной молнии, и наступила тишина. Туча придвинулась к самой земле и накрыла собою Пункт. Когда же она медленно уползла в темноту, на прибрежной поляне среди дотлевающих костровищ находились только люди, где живые поедали своих неостывших еще мертвецов.