Джеймс Хиллман - Самоубийство и душа

Из всех этих лингвистических разысканий в корнях слов более всего удивляет изменение в значении, которое претерпело слово «патология». В буквальном смысле патология означает «логос патоса» (logospathos), что, возможно, наиболее точно переводится как изучение страдания. Индо-германский корень pathos — spa— можно найти в современном немецком слове spannen, spannung— длительное вытяжение, подобное натяжению тетивы лука. От того же корня происходят слова «patient» (больной) и «patience» (терпение). Оба слова означают долгое терпение, и, как говорили алхимики, «в твоем терпении — твоя душа». Искоренение патологии в современном смысле избавления от болезни, когда оно применяется к психическому, связано также с избавлением от напряжения и страдания, с терпением переносить невзгоды и, наконец, с душой. То, что пациенты испытывают терпение врача, — больше, чем горестный каламбур. В его терпении проявляется его душа, а в его пациентах — душа медицины. То, как врач встречает своих пациентов, понимает их патологию, переносит страдание, напряжение и обуздывает свой гнев, характеризует его собственное терпение и глубину души.

Цель этого отступления — указать на другую сторону слов, основных для медицинской профессии. Эта другая, более ранняя сторона, с одной точки зрения, — философическая, а с другой — эмоциональная. Она указывает на размышление и на некое эмоциональное соучастие, которые выходят за пределы слишком узкого интеллектуального взгляда на врача как на ученого-естественника. Эта другая сторона приближается к установке аналитика, исследующего природу в стремлении понять человека. До тех пор, пока врач не найдет дорогу назад, к более раннему и более интегрированному взгляду на свое призвание, такие слова, как «терапия», «доктор», «пациент», не следует считать медицинской прерогативой, так же как не нужно считать обоснованным медицинское мнение на тему о том, кто является «лэй» в психотерапии.

Попытаемся теперь понять, почему с медицинской точки зрения самоубийство следует предотвратить, с болезнью — бороться, а смерть — отсрочить. Может ли здесь существовать корневая метафора, архетипическая установка, формирующая перспективу врача и направляющая его действия? Мы говорим об этой установке как о страхе перед смертью и наблюдаем признаки ее воздействия на работу врача «из-за сцены», через его бессознательное. Вероятно, подобный ужас соответствует архетипическому видению в психическом, страху не только перед смертью, но и перед бессознательным.

Метафору, соединяющую страх перед бессознательным и перед смертью, можно найти в архетипическом символизме Великой Матери. Даже мужские репрезентации смерти, о которых можно прочесть у Герцога (Gerzog, I960), характеризовались обычно мрачностью и приземленностью, присущими образу всепожирающей всемогущей Богини. Врагом смерти здесь оказывается герой, сражающийся за свет, воздух и небеса, — солнечный Бог, первооснова сознания.

Чем более материалистично мы воспринимаем видение смерти в психическом, тем конкретнее представлено оружие героя и тем более физически явственной выступает первооснова сознания. Когда смерть воспринимается только как материальная, органическая, то сознательное начало должно осуществляться человеком, встречающим этот вызов физически, на органическом уровне. Поэтому главным воплощением образа борца со смертью сегодня является врач. Источник сознания и света, воздуха и неба материализован в его сверкающем хирургическом инструменте и окрашенных во все цвета радуги фармацевтических препаратах, прошедших очищение огнем и духом от всех хтонических нечистот.

Врач черпает свою власть из этого архетипа. Мантией героя он обязан не своим познаниям, ибо в основном он знает о жизни и смерти лишь немногим больше, чем другие, — столько, сколько готов признать старый консультант или с горечью обнаружить взыскующий пациент и начинающий практикант. И не по причине преданности своему долгу или жертвенности окружен врач этой героической аурой. Другие, например шахтеры, тоже имеют свои кодексы чести и преданности делу и также подвергают свою жизнь риску, но не облагораживаются подобным образом. Врач божественен, так как является первым среди борцов, сражающихся против мрачной смерти. Борьба против мрака — возможно, первая человеческая задача; и битва против регрессивного дракона бессознательного, с «челюстями смерти», повторяется всякий раз, когда врач накладывает шину и перевязки или выписывает рецепт.

Следовательно, врач должен лечить. Кроме того, он должен что-то делать. Если бы он ничего не делал, то мог бы опустить руки в борьбе со смертью и добровольно отказаться от своей архетипической роли. Именно эта роль заставляет его в первую очередь быть эффективным и действенным. Любое проявление пассивности с его стороны становится чем-то вроде профессионального самоубийства. Для него терапевтическое отступление является терминологическим противоречием. Лечение может быть только продвижением вперед, выпадом против сил тьмы. Он должен бороться со смертью в других и сохранять этот миф участия в самом себе. Вряд ли имеет значение, что он делает на самом деле, до тех пор, пока он способен констеллировать образ спасителя, того, кто хотя бы ненадолго отгоняет смерть. Исцеление означает лечение.

Эксперименты с плацебо

Плацебо— безвредные лекарства, успокаивающие больного. (Примечание переводчика.), разнообразное, подчас противоречивое лечение определенных состояний и различные школы медицины (ортодоксальная западная, китайская акупунктура, шарлатанство, домашние лечебные средства, знахарство, гомеопатия, исцеление с помощью молитвы, вправление костей, ванны и воды, неортодоксальное лечение и т. п.) показывают, что значение имеет не столько то, что делает врач, сколько — что он при этом действует. Это не означает, что превосходный арсенал средств ортодоксальной медицины бесполезен и что любой мог бы прописывать пиявки и банки. Очевидно, в системе операций, которую сегодня использует западная медицина, доминируют определенные виды лечения. Эффективность научной медицины не вызывает сомнений, вопрос в другом. Дело скорее в том, что в последовательности лечебных мероприятий любой лечебной системы наличествует определенный архетип целителя. Именно этот архетип целителя придает врачу ореол сакральности и делает эффективным лечение. Другими словами, лечение как результат заключено в целителе в той же степени, как и в медицине.

Архетип целителя был воспринят слишком узко. Особенно поверхностным оказывается общий взгляд на целителя как на слугу одной только жизни. И здесь вновь жизнь упрощена до физиологии, в то время как первоначально греческое слово «bios» означало весь жизненный процесс или течение жизни, а не просто ее телесное функционирование. Не жизнь, но свет — вот истинный Бог целителя. Целитель представляет сознание; он — герой, приносящий свет. Греческий бог целителей Асклепий — сын Аполлона. Сам Асклепий не является одной из фигур великого пантеона. Он, отпрыск бога-солнца, — всего лишь один из способов представления света сознания в мире. Архетип целителя не зависит от какого-либо особого вида или метода в медицине до тех пор, пока тот или иной медицинский прием способствует дальнейшему росту сознания, в свете которого этот прием представлен. Просветление, просвещение, инсайт и видение, сосредоточение жизненного опыта, как и расширение духовных горизонтов, также служат Аполлону. Лечение может так же легко осуществляться в диалектике анализа и не ограничиваться конкретными методами физической медицины.