Джеймс Хиллман - Самоубийство и душа

Поскольку надежда имеет эту сердцевину иллюзий, она приветствует вытеснение. Надеясь на status quo ante, мы подавляем существующее состояние слабости и страдание, а также все то, что оно приносит с собой. Сегодня многие жалобы — на язвенные, сердечно-сосудистые заболевания, высокое кровяное давление, синдром стресса, алкоголизм, несчастные случаи на дорогах и в спорте, нервные срывы — поступают от людей, занимающих ответственные должности в обществе, и именно их статус повинен в возникновении этих жалоб. Подверженность заболеваниям, подобно суицидальному импульсу, приводит пациента и врача к встрече лицом к лицу с болезнью, упорно возвращающейся вопреки всякой надежде на исцеление. Человек может спросить, а не сама ли надежда на медицину частично ответственна за повторные заболевания; так как медицина никогда не уделяла полного внимания слабости и страданию, смертное переживание неспособно представить свое истинное значение. Ведь переживания, связанные с установкой на быстрое и полное выздоровление, как правило, обманчивы, ибо до тех пор, пока душа не получит того, чего хочет, она просто обязана заболевать снова. И здесь начинается новый порочный ятрогенный круг возвратной болезни.

Медицинский образ здоровья, с его ожиданиями относительно жизни, просто не воспринимает в полной мере страдание. Медицина может избавить нас от мучений. Врач может поставить перед собой цель вылечить пациента, так как воспринимает болезнь как чужеродное вторжение, от которого следует избавиться. Но «избавление» в анализе невозможно, потому что, как мы уже видели, сам пациент и есть болезнь. А болезнь — это не то страдание, от которого должен быть избавлен пациент, но состояние, необходимое для спасения. Если пациент — это болезнь, «избавление» означает деструктивный отказ от пациента. Единственной защитой пациента в таком случае может быть чрезмерный — раздутый, преувеличенный — перенос, в котором душа — умасливающая, льнущая, соблазняющая — требует более настойчиво, чтобы ей позволили существовать. До тех пор, пока излечение означает «избавление», ни один человек в анализе никогда не пожелает расстаться с ролью пациента.

И все же, казалось бы, надежда медицинского лечения состоит в достижении такого утопического состояния, когда не было бы пациентов. В какой-то степени пациент всегда чувствует, что ему "не следует" быть больным. Сама медицина со своим представлением о здоровье, отрицающем человеческую недолговечность, ведет нас, гонимых и измученных, к жизни за пределами наших возможностей, приводя таким образом к грани полного упадка сил. Когда врач предупреждает о необходимости замедлить движение, его собственное напутствие "Ступай, ступай, ступай" и furor agendi [24] В состоянии гнева (лат.). (Примечание переводчика.) предотвращают воздействие его предупреждения на пациента. «Улучшение» означает "восстановление сил"; здоровье становится эквивалентным силе, стремлению к жизни. Наше здоровье доводят до полного истощения сил, а затем восстанавливают до его прежнего состояния подобно механизму, охваченному петлей ускоренной обратной связи. Кажется, душа способна заставить услышать себя, говоря только на языке врача — с помощью симптомов.

Обнаруживать свою слабость и безнадежность, быть пассивным к проявлениям симптоматического бессознательного — такое состояние часто оказывается весьма благоприятным в начале анализа. Оно не ощущается как положительное, так как наша надежда связана с чем-то иным, с ожиданием чего-то такого, что мы уже знаем. Но смерть приближается неотступно, а с ней и возможность некоторой трансформации. Аналитик может вдохновлять пациента на переживание этих событий, на приветствие их, даже на сохранение их, ибо некоторым становится лучше при воспоминании о худшем. Если он приступает к анализу, надеясь вместе с пациентом на «избавление» от этих переживаний, стало быть, он начал вытеснять их медицинским способом. Некоторые переживания должны проявляться лишь после унизительного поражения перед болезнью или попыток самоубийства, только в органической форме. Но здесь медицинская надежда во всеоружии своих предписаний стремится восстановить силу status quo ante. Она снова отсылает прочь от себя укрепившего здоровье пациента. Так как на пути к выздоровлению пациенты оказываются вблизи смерти, медицина отсылает их обратно, снова к жизни и болезни.

Аналитик воспринимает зависимость, пассивность и безнадежность по-иному, так как начинает анализ с признания собственной слабости. В первый же час анализа он вынужден признать, что не может установить диагноз, не знает ни причины жалобы, ни того, сможет ли лечить или вылечить пациента. Он демонстрирует в некотором смысле собственную пассивность. Он должен оставить надежду на жизнь своих пациентов и не обещать многого для укрепления надежды пациента. Если он вообще имеет надежду, то она существует в бессознательном, в неизвестном, которое может появиться из аналитической диалектики, где существует надежда "на то, что мы чего-то не знаем". Эта установка была подробно представлена в главе "Столкновение с риском самоубийства".

Аналогично ожиданию обстоит дело и с развитием. Врача обучали биологии. Его модель развития исходит из изучения эволюции главным образом человекообразных видов. Он видит развитие в увеличении размеров, дифференциации в деятельности, усиливающейся жизнеспособности, в приближении к стандарту данного вида, а из высших проявлений жизни оценивает зрелость по способности к репродуцированию. Генетика, биохимия, гистология, эмбриология снабжают врача основными познаниями о развитии.

Перенесенная на аналитический процесс развития души, эта модель превратно истолковывает некоторые фундаментальные явления. Здесь мы снова сталкиваемся с фрейдистским анализом, испытавшим воздействие своей медицинской предыстории. Обычно фрейдистский анализ завершается, когда пациент достигает успешного урегулирования своих проблем сексуального характера. В этом виде анализа внимание аналитика редко привлекают пациенты в возрасте, превышающем 45 лет. Представление о развитии определяется биологическим мышлением.

Биологическая способность к репродуцированию переносится на свойства психического и становится критерием «зрелости». Но должно ли совпадать биологическое развитие с психической способностью?

Даже идея креативности — столь желанной для многих цели — формируется этими биологическими представлениями о потенции и репродуцировании. Вследствие того что продукт всех естественных процессов всегда проявляется физически, творческая способность рассматривается как репродуктивный акт с осязаемым результатом (в виде ребенка, книги, памятника), имеющим свою физическую жизнь, выходящую за пределы жизни его создателя. Однако креативность может выражаться и в нематериальных результатах — в виде приносящего пользу существования или прекрасного поступка или в форме других добродетелей души, таких, как свободолюбие и открытость, чувства стиля, такта, юмора, доброта. В философии и религии способность развить в себе добродетель всегда считалась лучшей из добродетелей. Традиционно этот вид развития предпочитался физическому развитию человека. Для достижения этой цели биологическая модель креативности и вид развития, демонстрируемый природой, могут быть принесены в жертву.