Анжела Варданян - Этюды по детскому психоанализу

Этой темы мы обе не касались ни разу в продолжении всей терапии.

На сеансах Ева все чаще начала говорить о своих отношениях с матерью, о том напряжении, которое она испытывает при мысли о предстоящей встрече.

– Она меня не понимает. Потому что. – возникает пауза (я не спешу ее заполнить), и Ева договаривает:

– ...Она меня не знает, не чувствует, чего я хочу.

– Тебе кажется, что она тебя не любит?

– Не то что не любит, наверное, любит, но как-то не так.

Ева замолчала.

– ...Как тебе хочется? – продолжаю я. – Да, ты растешь, Ева, меняешься, мама далеко, она, возможно, не успевает привыкнуть к одним изменениям своей дочери, как у тебя появляются новые.

Она смеется:

– Наверное. Одежда, которую она присылает мне, почти всегда мала, хотя она спрашивает размеры. Быстро расту.

На 22-м сеансе Ева какая-то необычайно игривая. Заметно, что она сдерживает себя. Хотя мило болтает о том о сем, незначительном. Замечаю, что она явно подразумевает нечто иное, я жду, не задавая вопросов. К концу сеанса она, опустив глаза, стыдливо произносит:

– Уже две недели сухо. Я не сразу поняла.

– Сухо... – она молча, выжидающе, терпеливо смотрит мне в глаза.

– А, – до меня дошло, – в твоей постели сухо. Ты удивлена?

Она задиристо:

– А вы?

– А как ты думаешь?

– Я думаю, вы знали, – смеется она, – но не говорили. Спасибо вам, – говорит Ева, – этот поганый сон больше не снится.

– Это твой сон, и он был нужен тебе, как и «это».

– Больше не будет? – спрашивает она.

– А что, ты хочешь прекратить терапию? – отвечаю я вопросом.

– Как скажете вы.

– Разве мы договаривались работать над «пипи»?

Ева прерывает меня:

– До отъезда к маме я хочу приходить еще.

К моменту расставания Ева переполнена радостью предстоящей встречи. Она приготовила сюрприз.

– Я и бабушку попросила ей не говорить, что все прошло. Она сама хочет сообщить матери о своем успехе, не тревожась за то, что мать не поймет ее радости.

Что ж, опять Эдип, опять инцест, но все иначе, чем в первом, втором и всех иных случаях. Но почти всегда энурез – это история отношений, ожиданий и переживаний, которые в детском психоанализе проще поддаются разрешению.

Успех терапии Евы базировался на трансфере стабильной, ровной и уверенной в себе и ребенке матери. Ева не сомневается в своем мнении: «Вы знали, знали (что энурез прошел), но не говорили». Для нее это очень важное ощущение – вера другого человека в нее.

Безусловно, что не меньшее значение имел вовремя произведенный запрет инцестуозного желания.

Еве больше не нужен «поганый» сон. В терапии она твердо обрела свое место в пространстве семейного треугольника.

Смуглая, стройная, с копной иссиня-черных, торчащих во все стороны кудряшек. Одета не по возрасту. Детский костюмчик – коротковатые розовые шортики и маечка с нарисованным слоником – на угловатой девочке выглядели несуразно.

Она вошла в кабинет, постояла в неопределенности, потом пристроилась на краешке кресла, потупив взор.

Мать, расположившись раскидисто на диване, тут же разразилась возбужденной тирадой, в которой перемешивались горечь и раздражение, нетерпимость и поспешность. Она резко перескакивала с событий прошлого на настоящее, с дочери на себя и обратно.

Мать :

– Шел 1988 год. У меня, как и у всех, было большое желание помочь пострадавшим от землетрясения. Я была бесплодной. У меня второй брак. Я решила усыновить ребенка, у которого погибли родители, дать ему семью. Муж был против.

Когда я вошла в разрушенный дом, сразу на нее обратила внимание, а тут ее кто-то назвал по имени. Я остолбенела. Это было мое имя. Я тут же приняла решение. Взяла ее с собой. Тогда было можно. Удочерила и поменяла имя.

Я :

– Как? Почему?

Мать :

– В моей семье это имя должна носить только я. Это было ужасно. Она лаяла, вся вшивая, ходила на четвереньках. Не представляете, что я с ней пережила. Месяцами не спала. Вырастила на свою голову. Грубая, строптивая, наглая. На всех нападает, когда ей делают замечания, мне, представляете, она мне говорит: «Хватит лаять». А сама хочет только развлечений. Целый день только играть во дворе. В ее-то возрасте... Не стрижет ногти, не моется. У меня нет уже сил ее терпеть. Она ненормальная.

Я, воспользовавшись небольшой паузой, обратилась к девочке:

– Ты слышишь, это о тебе говорит твоя мама. Ты с ней согласна?

Она молчит, на лице подобие улыбки, но без тени смущения. Тогда я предлагаю ей бумагу и фломастеры. Рисуй, если хочешь. Нарисуй что хочешь, а потом нарисуй семью.

Девочка начинает рисовать. Мать продолжает:

– Сейчас она настолько невозможная, что я решила отдать ее обратно. Мне говорили, что она больная. Я ведь месяца через два узнала, что она совсем не то, что я хотела. Что она, оказывается, не из семьи, а из сиротского дома дебилов. Неизвестно, кто ее мать.

Сколько ей лет? Мне сказали, что два года, а может, три-четыре? Когда ее назвали А., я просто остолбенела. Потеряла голову. Меня предупреждали, что таких детей нельзя брать. Но все из-за имени.

Я :

– И что? Вы вот так, не раздумывая, поменяли ей имя? Ведь она уже была названа?

Мать :

– Что ей, мало, что я назвала ее именем моей матери – Роза? Она и этого не заслуживает. Она недостойна его.

Женщина перескакивает на историю своей семьи. У нее есть две сестры, она младшая. Самая трудолюбивая, всегда помогала своей матери. Прекрасно училась. Педагогическое образование... Потом о втором муже (первый пил, бил). У него свои взрослые дети, внуки, «а он сидит, Розе обувь чинит, а она не ценит ничего, тут же рвет. Мне не помогает. Вредная. Как ему надо в туалет – ей надо мыть там ноги. Часами запирается, а у него геморрой».

Она продолжает без остановки дальше, но я вклиниваюсь в одну из маленьких пауз:

– Вы ее назвали Розой, и что, как теперь называть ее? Мать (агрессивно):

– Она – Роза, мы ее называем Розик.

Я :

– Вы ее удочерили, это было ваше желание – иметь дочь. Ваше желание. И что теперь вы хотите?

Мать :

– Я ей не сказала, что не я ее родила. Хотя меня тогда во французском центре [47]предупредили, что так нельзя. Но я, вы сами понимаете, не хотела ей делать больно, она сама меня назвала мамой, но потом ей сказали (здесь я не все поняла – кто, что сказал?).

Я :

– Но что же происходит? Вы говорите ребенку, что она ваша дочь, даете ей новое имя – имя своей матери, а теперь хотите и готовы от нее отказаться. Так бывает? А девочка готова к этому, она этого хочет? (Я чувствую, что не могу называть ее новым именем, и что во мне растет агрессия.)

Мать :

– Я ее уже однажды отдала в «Затик», [48]но она прибежала обратно.