Константин Банников - Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии

Состояние социальной аутсайдности, или лиминальности, переживается как состояние инобытия (инверсии бытия) и имеет соответствующее знаковое выражение: статусу аутсайдности, как антисостоянию, предписываются своего рода антиповедение и антивыражение, имеющие параллели в архаических обществах [35] Тэрнер, 1983: 169 .

Получение документов на увольнение — это возрождение «социального покойника» в новом качестве гражданского человека. В этот день дембель снимает свои лохмотья и облачается в «дембельскую парадку» — собственноручно изготовленное нечто в вензелях и аксельбантах (это исчадие барокко мы условно назовем «костюмом»). Но, как правило, дембеля сразу же снимают свои наряды и покидают часть «по гражданке», ввиду опасности быть посаженными на гауптвахту «за нарушение формы одежды» случайным патрулем или особо «доброжелательными» офицерами своей части. И часто только в поезде или даже по прибытию в родной город, они совершат торжественное переоблачение, чтобы явиться домой в военной форме, расшитой неуставной мишурой, и это будет финалом и апофеозом статусной эстетики.

Дембельские одежды, которые в воинской части воспринимались равными сенаторским тогам, дома низвергаются в прах по закону инверсии: знаки элиты экстремальных групп в гражданском обществе становятся атрибутами низших существ — ремни, кокарды, значки дарятся детям, животным и птицам. Приведу забавный эпизод:

Один дембель владел исключительно красивой шапкой, которой после многих усилий придал идеальную форму, готовя себе дембельский венец. В момент всеобщего любования однополчан его головным убором нервы одного из сослуживцев не выдерживают, и он, озабоченный судьбой изделия, вопрошает:

— Слушай, ну вот придешь ты домой, ты же не будешь в этой шапке у себя по Жмеринке ходить? Вышли ее мне, я в ней тоже на дембель пойду… Ну, хочешь, я у тебя ее куплю!

— Не-е-е, я ее курям в подклеть отдам. Пусть они мне в эту б…кую шапку яйца несут!

(ПМА, Кишинев, 1988 г.)

Нравы в армии отличаются своей неоднозначностью и колеблются в спектре от «войны всех против всех» до истеричного братания. Миф про эдакое «армейское братство», «суровую мужскую дружбу», разумеется, «на всю жизнь» культивируется и официальной идеологией, и дедовщиной. Он соответствует и потребности в идентичности. В неписаном кодексе неуставной этики эмоции солидарности следует выражать экзальтированно и обращаться к любому мужчине с неизменным «братан». Все это так. Но в этом видится протоэтический комплекс, в котором есть нечто от первобытных мужских союзов: приязнь по праву идентичности. Каждый видит в каждом отражение своей и общей судьбы.

Разумеется, экзальтированное братание дедов и дембелей не имеет ничего общего с той самой «фронтовой дружбой» ветеранов Великой Отечественной войны.

В процессе синхронной коммуникации, т. е. во время самой службы, ни о каком общем братстве по принадлежности к роду войск речи быть не может. Оно формируется уже после демобилизации, и только у солдат действительно боевых родов войск (ФПС, ВДВ) и служивших в «горячих точках». Во время службы актуальны другие принципы — не романтический, а социальной идентичности, и ритуалы посвящения в пограничники (десантники, моряки и т. п.) таковы же, как аналогичные посвящения в других родах войск — это ритуалы статусного перехода. Межличностные отношения далеки от романтики братской солидарности, поскольку в казармах царят не самые возвышенные нравы.

Дембель имеет иной взгляд на мир, чем дух. Настолько иной, что забывает о том, что сам не так давно был духом. Дембель озабочен романтизацией и демонстрацией собственного образа, дух — дилеммой физического выживания и сохранением элементарного достоинства.

Проблема трансформации личности в армии волнует каждого солдата. Рефлексирующий молодой человек постоянно задумывается, почему люди становятся такими, и спрашивает себя, а каким буду я через два года? Тема армейских нравов насквозь пронизывает письма многих солдат, не спешащих расставаться с человеческим лицом.

[Из солдатских писем]

<���…> В армии я все чаще замечаю, что ребята становятся какими-то раздражительными, даже не то слово. Эгоистами, что ли. Если плохо мне, пусть будет плохо другому тоже; делают другим то, что себе не желают; урвать кусок побольше, даже если другому не хватит, и сделать похалтурнее работу. И чтобы по шее за это надавали не ему, а сержанту, кому-то другому. Я и в себе чувствую, что не очень хочется делиться с кем-то конфетами, купленными на последние гроши, хочется взять лишний кусок хлеба или сахара. Работа меня очень сильно огорчает. <���…> Никого из ребят я раньше не знал, может быть на гражданке они другие. Но поразительно, насколько не тактичны они, даже пошлы многие. Не знаю, как изменился я сам, но рассказывать, как ты и твоя девушка занимались любовью где-то на даче, показывать при этом ее фотографию… Извините. Есть тут мой земляк, мы с ним в одной школе учились, Коля Колесников. Еще когда нас везли на аэродром с ГСП, мне не понравился хвастливый рассказ о том, как он назанимал триста рублей у своей милки, и что не собирается возвращать. Ему все с интересом внимали… По-моему, больше всего раздражает ребят столовая и придирки, дурость (как им кажется) сержантов и капитанов — комвзводов. Конечно, идиотизма и тупости, хамства здесь хватает, но сейчас трудно что-либо изменить, действует закон: «Один за всех, все за одного». «Коллективная ответственность». Мы сами тоже хороши. Ничего нельзя оставить — тиснут. Воруют все: от одеял, шапок, портянок до зубных щеток. Все считают, что работают больше всех. Все озлоблены и взвинчены.

Нас долго-долго строили. Комбриг орал на капитанов — командиров рот, те — на командиров отделений. «Капитан Гирис! — кричал наш замполит, капитан Решетняк. — Где вы… ходите! Почему рота так плохо построена!?» — «Да пошел ты на…!» — при всем батальоне послал его Гирис. Потом на всех офицеров вместе снова орал комбриг, а мы стояли и мерзли. <���…>

(Из архива И. А. Климова)

<���…> Смотрю на тех, кто уже отслужил 2 года. За 2 года я стану тут, наверное, тоже каким-нибудь психом, дебилом, или у меня будет с головой не в порядке, как у некоторых (зато они гордятся этим). Они могут избить ни за что. Поднять руку на человека для них не проблема. В роте из 40 человек у 30 человек с головой не в порядке, они сами говорят и хвастаются, кого и чем они били (табуретом, стулом, штык-ножом, дверью, об стену, об пол и т. д.). <���…> Здесь, если часто лежишь в медсанчасти — значит косишь, а снять со службы они не захотят, лучше сгноят, чем будут возиться с тобой. Бьют дембеля тут всех молодых, но мне достается, по-моему, больше всего из-за того, что нет денег, сигарет, не умею «рожать». Все почти тут «рожают», потому что ко всем приезжают и дают деньги. У одного, например, родители начальники. Он на гражданке после школы не учился и не работал, гулял, висел у родителей на шее, этим он даже гордился, родители его снабжают, поэтому он здесь хороший человек. Ну, ничего, я все переживу. Пусть бьют, унижают даже свои, но я все выдержу, и при этом останусь человеком, хотя бы для себя, а что думают они — мне все равно. Я не сволочь, я не могу бить человека ни за что, просто так — взять и избить. Здесь, в моей роте, законы такие: пропустил человека впереди себя — бьют, помог человеку — бьют, подал человеку что-нибудь — бьют, не «родил» — бьют, не подчинился дембелю, даже когда тебя зовет офицер, — бьют. Бьют сильно. Но все-таки я выдерживаю. Я останусь человеком. Офицеры знают, что тут творится, но прикидываются, что не замечают. Сволочи.