Ролло Мэй - Сила и невинность: в поисках истоков насилия

Сегодня, при всем нашем противостоянии войне, мы не можем уйти от очевидного факта, что мы заведомо неуспешны в наших усилиях ее пресечь [81]. Я считаю, что мы не достигаем успеха, по крайней мере отчасти, из-за того, что игнорируем центральный феномен: "Ужасы порождают упоение". В XX веке — который начался самонадеянно как "век мира" — мы видели неизменный переход от состояния спокойствия к состоянию революции и насилия. В данный момент мы имеем полдюжины войн, идущих на земном шаре, включая наиболее позорную из них — Вьетнам; мы являемся свидетелями того факта, что Америка перешла от добровольной армии к призыву в мирное время, и от ведения объявленных войн к ведению необъявленных войн. Почему наши действия, действия тех, кто противостоит войне, были столь неэффективны? Не пора ли задать себе вопрос, не является ли что-то неверным в нашем подходе к самой этой форме агрессии и насилия? Я предлагаю задать вопрос прямо: в чем соблазн, упоение, привлекательность войны? [82]

В качестве основного источника данных я возьму книгу Дж. Гленна Грея "Воины" [83], дневник, который автор вел на протяжении четырех лет, будучи солдатом во время Второй мировой войны. Три года из четырех он провел в бронетанковой дивизии в Европе, и один год, выполняя специальное поручение на европейском театре боевых действий. Через десять лет после установления мира Грей вернулся в Европу в качестве стипендиата фонда Фулбрайт для проведения широкоохватного исследования войны и личных мотивов людей, которых он знал во время нее.

Сейчас не может быть ни малейшего сомнения в том, что Грей (который сегодня является профессором философии в одном из западных колледжей) столь-же твердо, как и любой другой, настроен против войны как способа решения международных споров, и никто не может рассказать ему о ее ужасах больше, чем он уже знает. Но он пытается также делать то, что я считаю более важным, а именно открыть и исследовать ту неосознаваемую привлекательность, которую имеет эта крайняя форма насилия для человечества. "Несомненно есть многие, кто просто терпит войну, ненавидя каждое ее мгновение, — пишет Грей, — и лишь немногие признались бы, что имеют вкус к войне. Но многие мужчины одновременно любят и ненавидят войну. Они знают, почему они ненавидят ее, труднее понять и членораздельно объяснить то, почему они ее любят" а.

Несмотря на ужас, невыносимые тяготы, грязь, ненависть, многие солдаты находят войну единственным лирическим моментом своей жизни.

Многие ветераны, которые честны перед собой, я уве рен, признают, что опыт общего усилия в бою даже при изменившихся условиях современной войны, был высшей точкой их жизни <���…> опытом, которого они не хотели бы лишиться <���…>. Каждому, кто не испытал это сам, это чувство трудно постичь, а участнику трудно объяснить его кому-то другому.

И еще:

Миллионы людей сегодня — как миллионы до нас — научились жить в странной стихии войны и открыли в ней сильную притягательность <���…>. Эмоциональная атмосфера войны всегда привлекала к себе: она опутывала большинство мужчин своими чарами <���…>. Рефлексия и спокойная основательность чужды ей.

Когда стали явными признаки наступающего мира, я писал [в дневнике] с некоторым сожалением: "Очистительная сила опасности, которая делает мужчин грубее, но, возможно, более человечными, скоро будет утрачена, и первые месяцы мира заставят некоторых из нас тосковать по былым боевым дням".

Каковы причины привлекательности войны? Первая — это привлекательность экстремальной ситуации, то есть того, что человек рискует всем в бою [84]. Это тот же момент, хотя и в другой степени, на который указывает Оливер, когда он говорит, что марш протеста захватил его "помимо человеческих желаний". Вторая — это придающий силы эффект бытия частью громадной организации, который освобождает человека от индивидуальной ответственности и вины. Объявление войны важно, таким образом, как моральное утверждение, как моральное оправдание, которое позволяет солдату передать всю нравственную ответственность командованию. Этот момент часто указывается в критике военной машины, и ни у кого не может возникнуть и тени сомнения в том, что война разрушает индивидуальную ответственность и автономию совести. Ми-лай и случай лейтенанта Келли являются ужасным подтверждением этого. Но обычно не принимается в расчет то, что человеку присуще желание избежать свободы, также как и поиск ее, что свобода и выбор есть также бремя (Достоевский и многие другие на протяжении истории хорошо знали это), и что передача своей совести группе, осуществляемая в военное время, служит источником огромного комфорта. Вот почему великие системы детерминизма в истории — такие как кальвинизм и марксизм — показали великую власть не только строить людей в ряды, но также вдохновлять их на активный энтузиазм в такой степени, которая была недоступна другим движениям.

Близко связано с этим чувство товарищества в строю то, что меня принимают не за какую-либо индивидуальную заслугу с моей стороны, но потому что я товарищ по строю. Я могу доверить моему товарищу по оружию прикрыть мой отход или атаку в соответствии с данной мне ролью. Мое достоинство есть роль, и ограничения, которые роль возлагает на меня, дают мне нечто вроде свободы.

Разрушение этой способности чувствовать себя так, будто ты являешься частью превосходящего тебя целого, объясняет трусость среди солдат. Действительно, физическое мужество при любых обстоятельствах — насколько позволяет судить мой опыт терапии — по всей видимости, зависит от того, может ли индивид чувствовать, что он борется за других в той же мере, что и за себя, принимая свою связь с товарищами, это означает, что он придет им на помощь, равно как и они ему. Исток этого физического мужества представляется коренящимся во взаимоотношениях ребенка с его матерью, в особенности в его доверии к ней и солидарности с ней и, соответственно, с миром. Физическая трусость, с другой стороны, даже в форме избегания физических столкновений в детском возрасте, по-видимому возникает в результате раннего отвержения и раннего чувства отсутствия поддержки матерью своего ребенка и даже чувства, что мать может оказаться против него в его борьбе, так что теперь всякое усилие ребенок делает на свой страх и риск. Такой человек находит невероятным, что другие станут поддерживать его и что он будет также сражаться и за них, и от него требуется сознательное решение выступить на их стороне. Такой тип личности может иметь огромное нравственное мужество, которое он развил в одиночестве, но ему недостает физического мужества или мужества в группе.