Мюриэл Шиффман - Лицом к подсознанию. Техники личностного роста на примере метода самотерапии

Дети, рано начинающие говорить, часто вводят своих родителей в заблуждение. Кажется, будто они вас хорошо понимают и используют язык для общения, но на самом деле они просто играют со словами; слова для них не всегда имеют то же значение, что и для нас. Полуторагодовалого малыша ругают и шлепают за то, что он трогает хрупкую вазу? В следующий раз он бросает взгляд на мать и устремляется прямо к запрещенному предмету. «Вы только посмотрите на этого дьяволенка! Он пытается вывести меня из себя!» — возмущается мать. Но он посмотрел на нее, чтобы получить сигнал («Безопасно это или опасно?»), поскольку ее объяснения о неприкосновенности вещей ему совершенно непонятны и им двигает здоровая человеческая потребность к исследованию. Гораздо проще на некоторое время убрать подальше все легко бьющиеся предметы. Не хотим же мы, в самом деле, научить наших детей тому, что любопытство (основа познания), опасно? «Но они должны усвоить, что им нельзя иметь все по первому требованию», — возражают в ответ родители. Жизнь полна огорчений для любого ребенка, растущего в условиях нашей цивилизации. Чем меньше подобных переживаний будет у него в самые ранние годы, чем меньше самоконтроля ожидают от него до того, как он будет к нему способен, тем большей сдержанностью и терпимостью к неудачам он будет обладать позже. Вы боитесь избаловать его? «Избалованный» ребенок — это тот, который получал материальные блага взамен любви, чьи родители практиковали вседозволенность из-за скрытого чувства страха или вины. Такой ребенок получает скрытое сообщение, узнает смысл подарков и его не обмануть псевдодобротой.

Иногда родители посылают ребенку одновременно два конфликтующих сообщения. Одно из них прямое и исходит от сознания: следуй золотому правилу, будь примерным гражданином, подчиняйся закону, не замарай честь семьи. Другое исходит из подсознания и передается скрытым способом: интонацией голоса, выражением лица, жестами, позами, словами, которые говорятся без полного осознания их истинного смысла. Такое сообщение происходит из скрытых чувств родителя, и он передает его даже не догадываясь об этом. Весьма трагично, но скрытая информация может быть гораздо сильнее сознательной, с которой она находится в конфликте, и ребенок, не отдавая себе в этом отчета, вынужден подчиниться скрытому сообщению. Посулы, угрозы, наказания не могут удержать его от выполнения скрытых родительских желаний. Всеми уважаемый, законопослушный отец со скрытым желанием побыть дьяволом во плоти может читать мораль о гражданском долге, оплакивать поруганную честь семьи, когда его сын преступит рамки закона, может даже прибегнуть к самому жестокому наказанию, но на мальчика это не действует, и он продолжает жить в соответствии с тайной мечтой отца. Отец получает скрытое удовольствие от поведения сына и тут же ужесточает наказание вдвое из-за скрытого чувства вины. Точно так же строгая мать, втайне вожделеющая запретного плода, может проживать свои фантазии через дочь, которая послушно следует скрытому сообщению и спит с кем попало. Бывает, что родитель по скрытым причинам видит в своем ребенке кого-то из своего прошлого: брата-алкоголика, мать-проститутку, жестокого отца. Родитель постоянно желает ребенку стать «точно таким же, как твой дядя», и, несмотря на все угрозы и наказания, пророчество сбывается. Конечно, все это крайности и трагические случаи. Вот куда более умеренный пример скрытого сообщения.

Когда Энн училась в третьем классе, мне с трудом удавалось приучить ее попадать в школу вовремя. Несмотря на то, что школьный автобус останавливался прямо перед нашим домом, она ухитрялась пропускать его по нескольку раз в неделю. По утрам я будила ее пораньше, завтрак вовремя стоял на столе, вся одежда была аккуратно разложена, но она настолько была поглощена своими мыслями, что ей частенько требовалось с полчаса, чтобы натянуть один носок. Когда Энн в очередной раз опаздывала на автобус, я начинала рвать и метать и доводила ее до слез. После чего ненавидела себя за это. К чему все эти аккуратные косички на голове у дочки и безупречные складки на платьице, если в школу она неизменно отправляется с заплаканным лицом? Однажды после уроков, когда мы спокойно и непринужденно болтали друг с другом, разговор зашел о ее опозданиях. «Мамочка, я ведь не специально опаздываю, — совершенно искренне стала объяснять мне она, — просто так получается».

Я уже «проанализировала» ее проблему: она ненавидит школу и предпочитает совсем туда не ходить. «Опоздания, — педантичным тоном разъясняла я Берни, — это неосознанный протест Энн против школы». Итак, я приняла решение больше не доводить ее до слез. Каждое утро, то и дело глядя на кухонные часы, я нежным тоном звала: «Дорогая, осталось всего полчаса… двадцать минут на сборы (голос уже не такой бархатный)… десять минут, ты ведь уже почти готова, дорогая? (с трудом контролируя эмоции)… ПЯТЬ МИНУТ! (крик)». Потом я вихрем врывалась в комнату, стремительно засовывала ее в одежду, вулканически изливая на нее всю свою накопленную ярость. Иногда ей приходилось догонять автобус босиком, с туфлями в руках (в слезах); если она пропускала его, я подвозила ее на машине, бушуя всю дорогу, и она приходила на урок вовремя (заплаканная).

Как-то утром, впихнув Энн в автобус в последнюю минуту благодаря чистому усилию воли, я, как обычно, пребывала в сильном расстройстве из-за ее слез. В который раз я начала рассказывать Берни о своих чувствах. С этого фланга мне никогда не удавалось получить поддержку: «К чему раздувать столько шума?»

— Она должна научиться приходить в школу вовремя.

— Зачем? Какая тебе разница?

После чего я заводила пафосную проповедь о родительском долге, о необходимости готовить детей к реальным жизненным требованиям и т. п., Берни в ответ лишь раздраженно пожимал плечами. Несмотря на подобный недостаток понимания, который я получала в прошлые разы, этим тяжелым утром я почувствовала потребность разрядиться. Я начала перечислять все, чем расстроена: как невыносимы эти вечные утренние слезы, какие беспомощность и отчаяние охватывают меня, неспособную справиться с этой проблемой.

— У этого ребенка напрочь отсутствует хоть какое-то чувство времени, — заводилась я все больше и больше. — Она всегда была такой. Это сущая пытка куда-то с ней собираться, она вечно так копается, и нам всем в результате приходится ее ждать. Что с ней такое, ума не приложу?!

— Не понимаю, в чем проблема, — отвечал Берни с раздражающим спокойствием. — Ты беспокоишься об опозданиях Энн или хочешь изменить ее характер?

Я онемела от неожиданности. В первый раз за все время я услышала саму себя. Нет, конечно же, я не хотела менять ее характер. Она была очаровательным спокойным ребенком, и это легкомыслие в отношении времени было частью добродушной, безмятежной натуры, благодаря которой с ней так легко было уживаться под одной крышей (за исключением этих наших каждодневных перебранок, которые уже начинали вносить в нашу жизнь некоторые признаки напряжения).