Мюриэл Шиффман - Лицом к подсознанию. Техники личностного роста на примере метода самотерапии

Впервые за все время я увидела свою гиперреакцию на эту проблему. Это стало Шагом 1. Обратить внимание на неадекватную реакцию.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Ну что ж, нечего скрывать — я была весьма сердита и расстроена.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Как я себя чувствую, когда слежу за временем на кухне, перед тем, как узнать, пропустит Энн автобус в этот раз или нет? Не могу оторвать глаз от минутной стрелки. Напряжение, испуг. Часы продолжают тикать, напряжение растет, как будто я боюсь чего-то ужасного, неминуемого. Что может случиться? Чего я так боюсь? Не просто опоздания Энн. Непонятно чего.

«Ты знаешь, — неожиданно выдала я Берни, — думаю, что я неразумно отношусь ко времени, к пунктуальности».

Берни от души рассмеялся: «И ты мне это рассказываешь?» Тут я вспомнила все наши споры, когда мы собирались куда-то вместе, его протесты против излишней спешки, которая заканчивалась долгим сидением перед пустой сценой в ожидании начала спектакля, и это на любительских представлениях, которые печально знамениты свои ми задержками! Теперь, размышляя обо всем этом, я вдруг поняла, что страдаю одержимостью временем.

Шаг 4. О чем мне это напоминает? О моем отце, который еще строже относился ко времени, чем я. В детстве меня просто забавляла эта его одержимость; мне и в голову не приходило, что я повторяю его. Поэтому то, что я узнала из Шага 3— моя тревожность, страх опоздания, которое повлечет за собой неведомую беду, — и было скрытым под гневом к Энн переживанием.

Шаг 5. Определить паттерн. Я не знала истоков своей иррациональности относительно времени, но хорошо осознавала, что ничего не могу с собой поделать. Медлительность Энн грозила пробудить во мне тревогу, и я скрывала ее за гневом. И вдруг меня осенило: «Энн тоже проявляет иррациональность в вопросах времени. Она тоже не может ничего с собой поделать». Теперь картина полностью поменялась; проблема стала выглядеть по-другому.

В тот же день я купила часы в комнату Энн. «Я всегда так ругала тебя за твои опоздания, — сказала я ей. — Кажется, я слишком волнуюсь из-за этого. Ты ведь и сама можешь следить за временем, так что отныне я буду тебя будить и готовить завтрак, а остальное уже зависит только от тебя. Я больше не стану тебя пилить. Если ты пропустишь автобус, я подвезу тебя до школы, но тогда, возможно, ты опоздаешь на несколько минут. Сперва мне придется готовить папе завтрак. Думаю, я так сильно огорчалась из-за твоих проблем с автобусом потому, что потом мне приходилось лететь домой и доделывать утренние дела».

Мои слова о новом распорядке привели Энн в полный восторг, она была так рада, что наконец-то с нашими утренними ссорами будет покончено, что совершенно не боялась опоздать. На следующий день она пропустила автобус и пришла ко мне на кухню, чтобы стоять у меня над душой, пока я готовила Берни яичницу.

— Когда ты сможешь меня подвезти? Ну когда?

— Как только — так сразу, дорогая. Когда папин завтрак будет стоять на столе.

Энн заерзала на стуле, и в ее голосе появилась недовольная нотка:

— Но я ведь опоздаю!

В первый раз я услышала от нее переживание по поводу возможного опоздания. До сих пор все переживания исходили от меня. В конце концов, мы подъехали к школе примерно через пять минут после звонка. Энн захныкала:

— Я боюсь туда заходить.

— Что тебе говорит учитель, когда ты опаздываешь?

— Я раньше никогда не опаздывала.

Она раньше никогда не опаздывала! До этого я не позволяла своему ребенку опоздать. Я ни разу не дала ей возможности воочию убедиться в реальности школьных требований, узнать из личного опыта, как справляться с внешним миром. Меня слишком захватила собственная материнская борьба с дочерью. Я, которая прочла все книги по детской психологии, не потрудилась использовать свой ум и опыт!

— Ну не съест же она тебя. Как она поступает с другими опаздывающими?

— Им приходится объяснять перед всем классом, почему они опоздали.

Конечно, жестоким или бесчеловечным такое наказание не назовешь, однако для такого робкого и застенчивого ребенка, как Энн, оно могло превратиться в сущую пытку. Я постаралась, как смогла, ее утешить:

— О, дорогая, мне так жаль, — мои слова были искренними: моя бедная девочка была напугана до смерти, — может быть, завтра у тебя все получится.

Я поцеловала ее на прощание. (Одна мать, услышавшая от меня эту историю, жаловалась потом: «Я попробовала твой метод, но ничего не получилось. Она до сих пор опаздывает». Расспросив ее подробнее, я выяснила, что она, узнав о наказании за опоздание, расплылась в торжествующей улыбке и гордо провозгласила: «Я же тебе говорила!» — вместо того чтобы утешить ребенка.)

Разумеется, наша проблема не разрешилась полностью за три дня или неделю, но спустя несколько месяцев Энн перестала опаздывать на школьный автобус. Изменила ли она что-то в своем характере или в установке по отношению ко времени? Нет. Эта история происходила восемь лет назад. Энн до сих пор по утрам долго копается, а в последние несколько минут затевает бешеную гонку. Но она никогда не опаздывает. Как она умудряется прибыть в школу вовремя, остается ее собственной проблемой.

Может быть, я изменилась? Тоже нет. Я бужу Энн, готовлю завтрак и не свожу глаз с часов. Я не знаю, когда точно звенит школьный звонок. Я просто не осмеливаюсь это узнать из страха не устоять перед искушением снова начать ее изводить. (Вообще-то, с периодичностью в несколько лет у Энн случаются приступы медлительности, и каждый раз я пристально отсматриваю свое поведение и обнаруживаю, что снова взялась за старое: «помогаю» ей выйти из дому вовремя, беспокоюсь, начинаю ее пилить.) Моя одержимость временем не претерпела изменений. Следовательно, этот слой луковой шелухи еще не снят. Кто знает, может, мне и вовсе не суждено этого сделать, но теперь я могу пользоваться разумом и удерживаться от иррационального импульса вмешиваться в эту заботу Энн. Я вовремя вспоминаю, что это не мое дело.

Теперь, по прошествии лет, я все больше осознаю глупость своей одержимости временем. У меня складывается чувство, что в каком-то смысле я являюсь узником часов. Иногда я ловлю себя на мысли, что завидую свободе Энн от этого тюремщика. Быть может, в те дни я посылала ей скрытое сообщение: опаздывай, ведь я никогда не решаюсь на это? Мне казалось, что я изо всех сил старалась вытолкнуть ее из дома вовремя, а она почему-то не реагировала на мои старания. Думаю, она подчинялась моему тайному желанию, моей скрытой зависти к тому самому качеству, за которое я ее наказывала. Как я передавала свое скрытое сообщение? Наверное, тоном голоса, напряженностью тела, выражением лица. Мы не замечаем, как мы иногда противоречим собственным словам именно в тот момент, когда их произносим.