Пётр Гальперин - Введение в психологию

Таким образом, основные эволюционные уровни действия намечают, собственно говоря, основную линию развития материи: от ее неорганических форм — к живым существам, организмам, затем — к животным, наделенным психикой, и от них — к человеку с его общественным сознанием. А сознание, по меткому замечанию Ленина, «…не только отражает объективный мир, но и творит его» [101] Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т, 29. С. 194. . Творит по мере того, как становится все более полным и глубоким отражением механизмов общественной жизни и ведущим началом совокупной человеческой деятельности.

Подобно двуликому Янусу, вопрос о роли биологического в развитии человека имеет два лица: одно обращено к внутренним процессам организма, другое — к его жизни во внешней среде.

Что касается внутриорганической жизни, то, вероятно, никто не возражал бы иметь глаз орла, желудок кашалота, сердце ворона (если только он и вправду живет «триста лет») и т. п. Хотя в наследство от животных мы получаем и кое-какие досадные пережитки (вроде аппендикса), но об этом мы не станем сокрушаться, а в деловом плане подумаем о том, как с ними справиться, когда они «выходят из повиновения» и начинают нам мешать.

Что касается жизни во внешней среде, то и здесь все процессы четко делятся на две качественно разные области. Одну составляют физиологические отношения со средой: процессы газо- водо- и теплообмена, осмотического давления и т. п. Нам приходится серьезно заботиться осохранении этих жизненных условий, но это задача, так сказать, производственно-техническая, а не моральная.

Вторую область составляют те отношения человека к другим людям, которые регулируются моральными нормами общества. Здесь вопрос о роли биологического в психическом развитии человека начинает беспокоить нас тем, не приносит ли наследственность из его зоологического прошлого чего-нибудь такого, что идет вразрез с его общественной природой. Теоретически это выражается двумя вопросами: о наследственных способностях или задатках способностей (а с ними и биологически обусловленного неравенства людей, создающего общественные преимущества одних перед другими) и о наследственных влечениях — инстинктах, которые в условиях общественной жизни означали бы природные, анатомо-физиологически предопределенные влечения к добру и злу. В дальнейшем мы остановимся только на втором вопросе.

Мы постоянно слышим и читаем, и притом у самых уважаемых авторов, о разных инстинктах у человека; правда, большей частью в довольно «свободном» изложении, но иногда и в прямом смысле. Такое будто бы «естественно-научное» объяснение человеческого поведения противоречит его действительно-научному общественно-историческому пониманию, учению о нравственности и ответственности человека. Признание инстинктов у человека с необходимостью ведет к заключению, что основные движущие силы поведения у человека и животных одинаковы и культура общества составляет лишь окольный, разрешенный обществом путь для удовлетворения тех же животных инстинктов (как и утверждал Фрейд). Тогда осуждение и наказание относились бы лишь к нарушению установленного способа или неловкости в удовлетворении инстинктов, а не к самим мотивам поведения.

Но животных не привлекают к суду и не оправдывают или осуждают. Их убивают, если иначе не могут с ними справиться. К суду привлекают не собаку, покусавшую ребенка, а недосмотревшего за нею хозяина. За свое поведение животное не отвечает, а человек отвечает. Когда устанавливают меру виновности человека и наказание, то прежде всего исходят из положения, что в нормальном состоянии он отвечает за свои поступки, а затем учитывают вред, нанесенный обществу, и мотивы поведения. Если бы поведение человека диктовалось инстинктами так же, как у животных, то общество может быть и сохранило бы право устрашения за проступки, но потеряло бы право их морального осуждения; в этом случае и одобрение полезного для общества поведения означало бы не более, чем физиологическое подкрепление полезных инстинктов (которые другой раз могли бы сработать и в дурном направлении). Словом, если бы награда и наказание имели в виду только подавление дурных и укрепление хороших инстинктов, то на всю систему нравственности и законодательства пришлось бы смотреть как на своего рода дрессировочные мероприятия, практически полезные, но лишенные нравственного значения. Однако такое натуралистическое отрицание морали несет в себе формальное противоречие — оно, развенчивая человека, использует тот самый критерий, критерий морали, существование которой отрицается.

Поэтому вопрос совсем не втом, какие инстинкты полезны, а какие вредны, — вопрос в том, совместимы ли инстинкты с общественной организацией жизни людей, с общественной природой человека, с нравственной оценкой поведения и ответственностью за поступки. И суть дела заключается в том, что они несовместимы. Это решающее обстоятельство, и чтобы ясно и отчетливо представить его, нужно рассмотреть, что такое инстинкт, т. е.те общие черты поведения, с одной стороны, и производящего его механизма — с другой, которые сообщают им обоим инстинктивный характер. Получается так, что моральные нормы служат только для оценки, но действенной силы не имеют. Однако оценка производится не только ретроспективно, но и проспективно, не только после, но и до поступка. Такая моральная оценка намечаемого поступка означает задержку импульсивного действия не операционной, а мотивационной инстанцией и, следовательно, возможность его запрещения этой инстанцией — возможность, за неиспользование которой человек и несет ответственность.

Часто — и особенно часто, когда говорят об инстинктах у человека, — «инстинктивное» понимают как неосознанное, автоматизированное, привычное, безотчетное и т. п.; или, с другой стороны, как низменное, порочное, недостойное и т. д. Словом «инстинкт» пользуются как метафорой для усиления и украшения речи; в этом смысле мы рассматривать его не будем. Нас интересует точное значение термина «инстинкт» в применении к тем формам поведения животных, где оно имеет объективное основание и нуждается лишь в адекватном понятийном разъяснении.

Сегодня научное понятие инстинкта у животных переживает глубокий кризис. Этот кризис вызван крушением господствовавшей до сих пор моторной теории инстинкта. Согласно этой теории инстинкт представляет собой цепные двигательные реакции, видовые (и потому стереотипные), наследственные (и потому выполняемые без научения), появляющиеся в результате созревания определенных физиологических механизмов, с одной стороны, и действия определенных безусловных раздражителей — с другой, выполняемые «слепо» (и поэтому целесообразные лишь в определенных, узкоограниченныхусловиях, к которым эти реакции приспособлены видовым отбором). В итоге многолетних и разнообразных исследований было установлено, что одни из этих критериев инстинктивного поведения не выдерживают строгой проверки, а другие — вообще не могут быть проверены. Об этом подробно и красноречиво рассказывает Я. Дембовский [102] Я. Дембовский. Психология животных. М., 1959. .