Гари Маркус - Несовершенный человек. Случайность эволюции мозга и ее последствия.

В конечном итоге удовольствие эклектично. Мы любим получать информацию, физический контакт, дружеское общение, вкусную еду, хорошее вино, любим проводить время с домашними животными, наслаждаемся музыкой, театром, танцами, чтением романов, видеоиграми, катанием на лыжах и скейтборде; иногда мы платим людям деньги, чтобы они напоили или развеселили нас. Список поистине бесконечен. Некоторые эволюционные психологи пытались приписать многим из этих явлений адаптивные преимущества. Так Жоффре Миллер считал, что музыка эволюционировала как ритуал ухаживаний. (Другая популярная гипотеза состоит в том, что музыка развилась из колыбельной.) Известен пример Миллера о Джимми Хендриксе:

Этот яркий рок-гитарист умер в возрасте 27 лет в 1970 году от передозировки наркотиков, к которым он прибегал для разжигания своего музыкального воображения. Его достижения в музыке, три альбома и сотни живых концертов не спасли ему жизнь. Но у него были бесчисленные сексуальные связи с фанатками, он поддерживал длительные отношения по крайней мере с двумя женщинами и был отцом по меньшей мере троих детей в США, Германии и Швеции. Живи он в эпоху, когда не было контроля рождаемости, их было бы намного больше.

Но ни одна из этих гипотез не убедительна. Теория сексуального отбора, например, предполагает, что мужчины должны обладать большим музыкальным талантом, чем женщины, но даже если мальчики-подростки, как известно, тратят бесчисленные часы, стараясь сыграть самый тяжелый металл в мире, нет никаких убедительных свидетельств, что мужчины действительно одареннее в музыке, чем женщины. [53] Все это относится к людям. Мир птиц – это уже другая история; там действительно более певучи именно самцы, и связь с ухаживаниями прямая. Есть тысячи (а может быть, сотни тысяч) счастливых в браке женщин, посвятивших свои жизни сочинению и записи музыки. Более того, нет оснований думать, что предположительно соблазняемые (женщины по Миллеру) получают меньше удовольствия от создания музыки, чем предполагаемые обольстители, или что удовольствие от музыки как-либо связано с деторождением. Нет сомнений в том, что музыка может использоваться в ухаживаниях, но сам факт использования чего-то определенным образом не доказывает, что именно для этой цели оно и предназначено, то же самое касается и колыбельной.

Напротив, многие современные удовольствия могут возникать из настроенной расширительно системы удовольствий, унаследованной от наших предков. Хотя музыка как таковая – которая служит рекреации, а не просто идентификации (в случае извлечения музыкальных звуков певчими птицами и китообразными) – исключительно человеческое достояние, это не относится ко многим или даже большинству когнитивных механизмов, стоящих за музыкой. Как язык построен главным образом на достаточно древних интеллектуальных схемах, точно так же есть основания считать, что музыка основана преимущественно (хотя, наверное, и не полностью) на механизмах, унаследованных от наших домузыкальных предков. Чувство ритма наблюдается в рудиментарной форме по крайней мере у некоторых видов обезьян (Кинг-Конг не единственный барабанил себя по груди), а способность дифференцировать высоту звука встречается еще чаще. Серебряных карасей и голубей успешно учили различать музыкальные стили. Также музыка, похоже, связана с удовольствием, какое мы получаем от социальной близости, с наслаждением, которое испытываем от точных предсказаний (как в предвкушении ритмической синхронизации), и от их сопоставления с неожиданным, [54] Музыка, которая либо полностью предсказуема, либо абсолютно непредсказуема, обычно кажется неприятной – нудной в первом случае и негармоничной во втором. Такие композиторы, как Джон Кейдж, соблюдали баланс, но немногие люди получают одинаковое удовольствие от якобы неупорядоченных («случайных») композиций и от музыки с более традиционным соотношением предсказуемости и сюрприза. И это справедливо для всех жанров, от классики до джаза и рока. (Искусство импровизации состоит в том, чтобы задним числом все ее повороты воспринимались хотя и неожиданными, но неизбежными.) и от чего-то более будничного, просто от узнавания знакомой темы (эффекта, упомянутого ранее в контексте убеждений). Играя на музыкальных инструментах (или в момент пения), мы достигаем ощущения мастерства и контроля. Когда мы слушаем блюз, мы испытываем нечто подобное, по крайней мере отчасти, и потому не чувствуем себя одинокими; даже самые тревожно-мнительные тинэйджеры испытывают облегчение, осознавая, что их боль разделена.

Такие формы развлечений, как музыка, кино и видеоигры, можно рассматривать, выражаясь языком Стивена Пинкера, как «технологии удовольствия» – культурные изобретения, которые максимизируют реакции нашей системы стимулирования. Мы наслаждаемся такими вещами не потому, что они размножают наши гены или дают преимущества нашим родственникам, а потому что они отобраны культурой – до такой степени точно, что ухитряются просочиться в наши алгоритмы поиска удовольствий.

Отсюда вывод: наш центр удовольствий состоит не из некоего набора механизмов, точно настроенных на выживание вида, а из беспорядочного набора относительно работоспособных систем, которые легко (и приятно) обманывать. Удовольствие очень слабо связано с тем, что биологи называют «репродуктивной состоятельностью», и в этом отношении нам повезло.

Учитывая, сколько всего мы делаем, чтобы ориентировать себя на погоню за наслаждениями, можно ожидать от нас умения правильно оценивать, что способно сделать нас счастливыми, а что нет. Но и здесь эволюция преподносит сюрпризы.

Есть одна простая проблема: многое из того, что делает нас счастливыми, не длится долго. Сладости доставляют нам радость на мгновение, но вскоре возвращается состояние, в котором мы находились до того, как их съели. То же самое относится к сексу и кино, к телепередачам и рок-концертам. Многие из самых больших удовольствий скоротечны.

Но есть и более сложная проблема, которая проявляется в том, как мы ставим долгосрочные цели. Хотя мы ведем себя так, будто пытаемся сделать все для отдаленного будущего, часто мы потрясающе беспомощны в представлениях о том, что сделает нас действительно счастливыми в перспективе. Как показали психологи Тимоти Уилсон и Дэниел Гилберт, предвидение собственного счастья немного сродни прогнозу погоды: это весьма неточная наука. Их хрестоматийный пример, [55] У Гилберта есть еще один любимый пример: дети. Хотя большинство людей предполагают, что, имея детей, они повышают свои шансы на счастье, исследования показывают, что на самом деле в среднем люди с детьми менее счастливы, чем бездетные. Да, взлеты («Папочка, я люблю тебя!») бывают порой потрясающие, но по большей части забота о детях – это просто работа. «Объективные» исследования, в которых людей просили оценить в разные моменты, насколько они счастливы, показали, что воспитание детей – задача с явным адаптивным преимуществом – находится где-то между домашней работой и телевизором, при существенном отставании от секса и кино. К счастью, с точки зрения возобновления вида люди склонны помнить эпизодические взлеты лучше, чем возню с пеленками и выполнение обязанностей семейного шофера. способный озадачить любого доцента, рассматривает стремление любого университетского преподавателя добиться бессрочного контракта. Практически каждый крупный американский институт обещает своим лучшим, наиболее успешным молодым профессорам академические свободы и гарантированную занятость на всю жизнь. Надо только пройти аспирантуру, постдокторантуру (а то и две); потом пять или шесть лет поработать в поисках собственной академической ниши, и если вы преуспеете (что измеряется длиной вашего резюме), вы получите эту должность и обеспечите себя на всю оставшуюся жизнь.