Ролло Мэй - Смысл тревоги

Изучая литературу по этому вопросу, мы с коллегами обнаружили критику таких экспериментов и поначалу вздохнули с облегчением. Ну вот, подумали мы, по крайней мере, некоторые исследователи принимают в расчет этические соображения. Но нет, в каждом случае критика касалась не обмана экспериментаторов, а того, что тревогу одного студента, возникшую в связи с ощущением провала и снижением самоуважения, нельзя считать эквивалентом тревоги другого. Некоторые критиковали подобные эксперименты по той причине, что в них не учитывался привычный уровень тревожности испытуемого, который следовало бы отделить от ситуационного, то есть созданного экспериментаторами. Это, конечно, справедливо.

Но никто даже не упомянул о моральной стороне этих экспериментов, о том, что испытуемого обманывали, полагая, что потом, после «разъяснения», все само встанет на свои места. По моему мнению, подобные исследования должны занять свое место в одном ряду с лоботомией или электрошоком, то есть подобные исследования должны находиться под контролем, как это делается у любых настоящих специалистов.

Какую бы этическую позицию по отношению к этим вопросам мы ни занимали, в любом обзоре, посвященном изучению человеческой тревоги, можно найти следующие факты. Прежде всего, наиболее плодотворные исследования, проливающие свет на проблему тревоги, наряду с экспериментальными методами включают в себя и клинические техники. Это можно сказать про изучение пациентов с язвенной болезнью или про случай Тома, о чем мы говорили в предыдущей главе [256]. Сюда входит также исследование людей в ситуациях, порождающих тревогу. Ирвинг Дженис, например, изучал тревогу и стресс у пациентов госпиталя, готовившихся к хирургической операции. К числу подобных испытуемых относятся солдаты, участвовавшие в боевых действиях, незамужние матери, парашютисты, школьники, испытывающие страх при тестировании. Очевидно, что при этом можно изучать тревогу, не вызывая ее у испытуемых искусственными методами.

Обращает на себя внимание и тот факт, что исследователи, оставившие в сфере академической экспериментальной психологии наиболее ценные работы по проблеме тревоги, пришли к пониманию проблемы через клиническую работу и в своих исследованиях использовали клинические техники. К их числу можно отнести О. Хобарта Маурера, Ирвинга Джениса и Джона Мэсона.

Третий очевидный факт заключается в том, что наиболее ценные сведения о тревоге поставляют психотерапевты — Фрейд, Ранк, Адлер, Салливан и др., с помощью клинических методов изучавшие субъективную динамику. В центре их внимания находился отдельный человек, столкнувшийся в своей жизни с кризисами.

Другое мое замечание касается любопытных феноменов, с которыми я сталкивался в своей психотерапевтической практике и которые невозможно объяснить с помощью классических представлений психоанализа о тревоге. Я обратил внимание на то, что некоторые пациенты практически не вытесняют свои сексуальные, агрессивные или «антисоциальные» (по терминологии Фрейда) желания. Вместо этого они вытесняют потребности и стремления, касающиеся отношений с другими людьми, в которых присутствовала бы ответственность, дружба и милосердие. Когда в процессе анализа мы касались агрессии, сексуальности или других форм эгоцентричного поведения, это не вызывало у пациентов тревоги. Но когда возникали противоположные потребности и желания — желание построить с кем-то конструктивные и ответственные взаимоотношения, — они сопровождались интенсивной тревогой и теми реакциями, которые характеризуют пациента, чьи жизненно важные психологические стратегии оказываются под угрозой. Подобное вытеснение конструктивных социальных желаний свойственно агрессивным пациентам с вызывающим поведением. (Если использовать греческое слово, то это будет вытеснение любви в форме агапе , а не вытеснение либидо.)

Всем известно, что такой тип агрессивного человека с вызывающим поведением широко распространен в нашей культуре. Но подобные люди редко посещают психоаналитиков, поскольку в нашей культуре, ориентированной на соревнование (где человек, умеющий агрессивно эксплуатировать других, не испытывая при этом чувства вины, в некотором смысле добился «успеха»), он чувствует большую поддержку и комфорт, чем человек противоположного типа. Обычно именно «слабый» (с точки зрения культуры) человек обращается к психоаналитику, поскольку в контексте своей культуры он «страдает неврозом», а агрессивный, успешно приспособившийся человек — нет. Именно первый, неагрессивный тип людей вытесняет свое «вызывающее поведение», свои сексуальные или агрессивные тенденции. Быть может, именно этим объясняется тот факт, что в психоаналитических теориях причиной тревоги считают вытеснение сексуальности и агрессии. Если бы у нас была возможность чаще анализировать людей агрессивного типа — «успешных» людей, которые никогда не посещают психотерапевтов, — может быть, мы увидели бы, что тревога очень часто рождается вследствие вытеснения ответственности.

Конечно, многие люди испытывают вину и тревогу, потому что боятся выражать свои личные склонности и желания, в частности, имеющие сексуальную природу, как об этом говорил Фрейд, но в то же время многие чувствуют вину и тревогу из-за того, что получили «автономию» без «ответственности» [257].

В последнем случае предметом вытеснения является то, что Адлер называл «социальным интересом». Адлер подчеркивает одну чрезвычайно важную вещь: потребность человека быть ответственным социальным существом не менее важна, чем потребность выражать свои индивидуальные эгоистичные стремления. На это можно возразить, что эгоистичная потребность удовлетворять себя является первичной по отношению к социальному интересу и благородству, поскольку последние появляются лишь на поздних стадиях развития ребенка. Но не так давно мы поняли важность того факта, что каждый человек при рождении находился в состоянии взаимоотношений со своей матерью и плод формировался в утробе в течение девяти месяцев. Так что индивидуализм появляется после взаимоотношений. Каждый человек соединен социальными связями с другими изначально, еще находясь в утробе (по словам Салливана), и не так важно, в каком возрасте он осознает эту связь и ее смысл.

Это согласуется с представлениями Маурера, который утверждал, что мы плохо представляем себе, какую важную роль в нашей культуре играют вина и социальная ответственность, порождающие тревогу. Иллюстрацией этих слов служит случай Элен (глава 9), которая не могла принять свою экзистенциальную вину, касающуюся внебрачной беременности, поскольку это чувство вступило бы в конфликт с ее «разумным» представлением о себе как об эмансипированной личности. В результате сильное чувство вины осталось вытесненным и плохо поддавалось терапии. Создается впечатление, что вытеснение вины, сопровождающееся появлением невротической тревоги, в нашей культуре характерно для некоторых групп населения и в каком-то смысле присуще нашей культуре в целом.