Ролло Мэй - Смысл тревоги

Идеальные взаимоотношения между политикой и тревогой выразил Спиноза, который писал о «свободе от страха». По его мнению, государство должно «освободить каждого человека от страха, чтобы он мог жить и действовать, чувствуя свою защищенность и не причиняя вреда себе и своим ближним». Но если мы рассмотрим политику в современном мире, то найдем множество признаков явной или скрытой тревоги. Не будем обсуждать все источники фашизма, но обратим внимание лишь на одно явление: фашизм зарождается и набирает силу в те годы, когда все жители страны испытывают тревогу. Тиллих, свидетель прихода к власти Гитлера в Германии, так описывает ситуацию в Европе в тридцатые годы, когда в Германии зарождался фашизм:

«Прежде всего, везде чувствовался страх или, точнее, какая-то неопределенная тревога. Была утеряна экономическая и политическая стабильность, кроме того, люди не могли найти защиты также и в культуре или в религии. Как будто не на чем было строить: все основания оказались разрушенными. Люди все время ожидали какой-то катастрофы. Поэтому у всех появилось жадное стремление к надежности и безопасности. Свобода, которая приносит страх и тревогу, потеряла свою привлекательность; лучше крепкая надежная власть, чем свобода и страх» [23] Paul Tillich, The Protestant era (Chicago, 1947), стр. 245. .

В такие периоды люди цепляются за авторитарную власть, чтобы избавиться от тревоги. В этом смысле тоталитаризм играет в обществе ту же роль, что и невротический симптом, защищающий человека от невыносимой тревоги. Герберт Мэфьюс, видевший развитие итальянского и испанского фашизма, писал: «Фашизм был подобием тюремной камеры, где человек получает какую-то защищенность, крышу над головой и ежедневное питание» [24] The education of a correspondent (New York, 1946). . Подобную роль, с некоторыми существенными отличиями, играет и коммунистический тоталитаризм. Артур М. Шлезингер заметил: «Коммунизм заполнил «вакуум веры» — пустое место, оставленное потерявшей свое значение официальной религией. Новая идеология давала стремление к цели, которое вылечивает человека от мучительной тревоги и сомнения» [25] «New York Times» за 1 февраля 1948 года. . Как я покажу далее, подобные тоталитарные режимы не являются следствием исключительно экономических причин — они продукт духовного, этического и психологического вакуума, возникшего в Западной Европе после разрушения буржуазных традиций. По словам Мартина Ибона, коммунизм рождается из «отчаянного желания найти направление в хаосе и пустоте» [26] World communism today (New York, 1948). . В этом хаосе и пустоте царит тревога. Тоталитаризм получает силу по той причине, что он, как и симптом, «связывает» тревогу и приносит некоторое облегчение [27] Можно сказать, что диктаторские режимы зарождаются и приходят к власти в те периоды, когда культура подвержена тревоге; взяв власть в свои руки, диктаторы продолжают жить в тревоге, другими словами, мотивами действия правящей группы является тревога; и, наконец, диктатуры сохраняют свою власть, намеренно поддерживая тревогу как внутри своего общества, так и среди потенциальных противников. .

Кроме подобных ярких симптомов тревоги в эти годы на социально-политическую сцену выходят проявления неопределенной тревоги. В то время люди часто повторяли слова Франклина Рузвельта, сказанные им при вступлении в должность президента: «Нам следует страшиться лишь одной вещи — самого страха». Это свидетельствует о том, что все большее число людей стали понимать, что такое «страх страха», — или, точнее, что такое тревога, — перед лицом социально-политических изменений нашей эпохи [28] Дональд Эдамс приводит несколько цитат из предшественников Рузвельта, которые употребляли выражение «страх страха». Так, Эмерсон цитирует «Дневники» Торо: «Ничто не должно ужасать нас, за исключением самого страха». Карлейль: «Следует избавиться от страха, только после этого мы можем начать любое действие». Сэр Френсис Бэкон: «Ничто не должно ужасать нас, кроме самого страха». Изречение: «Мы ничего не должны бояться, кроме самого страха» приписывают римскому философу Сенеке. Если бы речь шла о страхе, все эти высказывания были бы лишены смысла. Строго говоря, страх не мешает действовать. Напротив, он является подготовкой к действию. Выражение «кроме самого страха» также лишено логического смысла, поскольку человек может бояться только чего-то конкретного . Можно предположить, что речь идет не о страхе, но о тревоге. Так что, если вместо выражения «самого страха» поставить слово «тревоги», все эти высказывания обретают ясный смысл. .

Появление атомной энергии превратило смутную «свободно плавающую» тревогу в нечто конкретное. Когда впервые были сброшены атомные бомбы, Норман Казенс выразил тревогу перед новыми грозными возможностями человека такими страстными словами:

«Начало атомной эры принесло не надежду, а скорее страх. Примитивный страх, страх неведомого, страх перед силой, которую человек не может обуздать или понять. Такой страх не нов — это классический пример страха перед иррациональной смертью. Но вчера этот страх усилился, вырос. Он вырвался из бессознательного в сознание, наполнил нас первобытным ужасом…. Там, где человек не находит ответа, он встречается со страхом» [29] Modern man is obsolete (New York, 1945), стр. 1. Хотя Норман Казенс говорит о «страхе», он описывает то, что я бы назвал словом «тревога». «Страх перед иррациональной смертью» является хорошим примером тревоги. .

Даже если мы не верим в смерть от пули или атомной бомбы, тревога, присущая этому зловещему миру, нас все равно не покидает. Историк Арнольд Тойнби полагает, что у нынешнего поколения людей нет серьезных оснований опасаться новой мировой войны, но «холодная война» будет продолжаться еще долго. Это означает, что мы будем жить в состоянии постоянного напряжения и беспокойства. Пребывать в состоянии тревоги в течение жизни одного поколения и даже дольше — мрачная перспектива.

Но картина имеет и свои светлые стороны. Тойнби считает, что напряжение холодной войны можно использовать конструктивно, поскольку оно побуждает нас повышать социально-экономический уровень жизни на Западе. Я согласен с Тойнби: наше политическое и социальное выживание зависит как от способности переносить тревогу, связанную с пугающей политической ситуацией в мире, так и от способности использовать эту тревогу конструктивно.

Тойнби приводит притчу, которая прекрасно описывает конструктивное использование тревоги, и я кратко ее перескажу. Рыбаки, перевозившие живую сельдь из Северного моря, увидели, что рыба в их резервуарах становится вялой, несвежей, а, следовательно, и ее стоимость падает. Тогда один рыбак предложил запустить в резервуар пару хищных зубаток. Испытывая смертельную опасность рядом с зубатками, сельди не только избавились от вялости, но стали еще более активными и здоровыми [30] Arnold Toynbee, How to turn the tables on Russia, Woman’s Home Companion за август 1949 года, стр. 30. . Разумеется, остается другой вопрос: будет ли реакция запада на зубатку (Китай или Россию) конструктивной, то есть сможем ли мы использовать тревожную политическую ситуацию преимущественно для созидания?